Непристойная страсть. Колин Маккалоу

всякой меры уставшие от войны мужчины, давно уже никого, кроме других мужчин, не видевшие.

      – Майк, скажи, Христа ради, что ты тут забыл? – неожиданно спросил Бенедикт, сверкнув глазами.

      Майкл положил ложку на тарелку, потому что он все равно уже доел пудинг, и достал коробку с табаком.

      – Я чуть не убил одного типа, – сказал он, вытаскивая листок рисовой бумаги из пачки. – И убил бы, – добавил он, – если бы вокруг не было столько народу. Они меня остановили.

      – Полагаю, он был не из войск противника? – осведомился Нейл.

      – Нет, конечно. Так, один чин из наших.

      – И это все? – удивился Наггет, странно гримасничая во время еды.

      Майкл с беспокойством взглянул на него.

      – Послушай, с тобой все в порядке?

      – А… это у меня грыжа, – сообщил Наггет тоном обреченной неизбежности. – Каждый раз, когда я глотаю, сильно отдает в пищеводе.

      Это было произнесено с такой же серьезностью, даже с торжественностью, с которой Бенедикт произносил свою молитву. Майкл заметил, что все остальные, в том числе и Льюс, просто ухмыльнулись. «Ага, значит, любят этого тощего хорька», – подумал он.

      Аккуратно скатанная сигарета весело задымилась во рту, и Майкл откинулся назад, заложив руки за голову, так как у скамейки отсутствовала спинка. Мысли его блуждали, переходя от одного объекта к другому в этой маленькой группе людей, – он пытался по первым своим впечатлениям определить, что они из себя представляют. Приятно находиться в незнакомом месте среди незнакомых людей. «Когда проведешь шесть лет в одном и том же батальоне, – угрюмо думал он, – до того доходишь, что знаешь, кто как пукает».

      Вот этому слепому уже далеко за тридцать. Полная противоположность Наггету, который, видимо, у них что-то вроде символа. Ну что ж, в конце концов, в каждой компании есть свой счастливый амулет, почему «Икс» должен быть исключением?

      Льюс – тот вряд ли может понравиться, и, похоже, его здесь не любят. А что до Наггета, то, судя по всему, он настоящей атаки и не видывал ни разу. Естественно, Майкл никому не желал этого, но просто те, кто видели, как-то отличались от всех остальных. И такие понятия, как смелость, решительность, сила, были здесь совершенно ни при чем. Война не рождает в человеке этих качеств, если их нет, как и не может убить их, если они есть. Сам ужас происходящего проникает под кожу и пронизывает тело до костей, и понимание этого ужаса становится все глубже, все сложней. Только глядя смерти в лицо, можно осознать до конца, как дорога жизнь. И человек начинает понимать, до какой же степени он себялюбив, потому что благодарит небо за то, что на пролетевшей пуле было написано другое имя. И уже ничто, кроме суеверия, не играет роли – ужас доводит людей до язычества. А когда атака закончится, человек мечется в муках самоистязания, потому что к этому времени он уже стал зверем сам для себя и боевой единицей для тех, кто распоряжается его судьбой в этой войне…

      Заговорил Нейл, и Майкл заставил себя прислушаться – Нейл был из тех, чье мнение