Вторая жизнь Уве. Фредрик Бакман

тебе! – грозно кричит он красной лампочке, мигающей особенно настойчиво.

      Тут сбоку появляется увалень и вкрадчиво стучит по стеклу. Уве опускает стекло и с кислой миной смотрит на увальня.

      – Это сигнал заднего хода орет, – поясняет тот.

      – Не учи ученого! – ворчит Уве.

      – У этой машины не совсем обычное устройство, я мог бы показать, где тут что крутить, – кашлянув, говорит увалень.

      – Небось не дурак, сам разберусь, – хмыкает Уве.

      – Да, да, конечно, – с готовностью поддакивает увалень.

      Уве сердито косится на приборы:

      – А теперь чего она кобенится?

      Увалень охотно объясняет:

      – Теперь она определяет, не сел ли аккумулятор. Если сел, с электропитания она перейдет на бензин. Это гибрид, типа…

      Уве не удостаивает его ответом. Поднимает стекло. Увалень остается стоять с разинутым ртом. Уве смотрит в левое зеркало. Потом – в правое. Потом дает задний ход, иномарка истошно пищит, прицеп со снайперской точностью проходит между домом Уве и домом увальня с его беременной супружницей.

      Выйдя из машины, Уве небрежно бросает ключи увальню.

      – Сигнал заднего хода, автопарковщик, видеорегистратор… Если тебе столько всякой хрени нужно, чтоб парковаться с прицепом, на кой ты вообще брал себе прицеп?

      Но увалень только довольно кивает.

      – Вот спасибочки – выручили! – радуется он так, словно это не Уве распекал его последние десять минут.

      – Да я бы тебе даже магнитофон перематывать назад не доверил, – отвечает Уве, гордо удаляясь.

      Беременная приезжая стоит все так же, скрестив руки на груди. Глядит, правда, уж не так сердито.

      – Спасибо! – звонко благодарит она и криво улыбается – сдерживая хохот, догадывается Уве.

      Карие глазища – огромные, Уве прежде таких и не видал.

      – У нас во дворе проезд запрещен. Хочете не хочете, а выполняйте.

      Она смотрит на него с таким видом, словно заметила, что он сказал «хочете» вместо «хотите». Хмыкнув, Уве обходит ее и направляется домой.

      На полпути он останавливается на мощеной дорожке, ведущей от дома к его сараю. Морщится так, как умеют морщиться только мужчины его поколения – не только нос, но и все туловище словно собирается гармошкой. Опустившись на колени, он припадает лицом к плитке, которую аккуратно и неукоснительно перекладывает заново каждые два года, даже если оно и не требуется. Принюхивается. Утвердительно кивает. Встает.

      Беременная смуглянка и увалень наблюдают.

      – Обоссали. Все как есть обоссали! – в сердцах бормочет Уве.

      Потрясает рукой, указывая на плитку.

      – Ну и ладно… – отвечает смуглянка.

      – Да ни хрена не ладно! – ругается Уве.

      И с этими словами входит в дом и затворяет дверь.

      Уве усаживается на табурет в прихожей, долго сидит, не в силах думать о чем-то другом. «Чертова бабенция», – вертится в голове. Ну что она тут забыла со своей семейкой, когда даже знак нормально прочитать не может? Нельзя