Два брата, или Москва в 1812 году. Рафаил Зотов

и тут положили.

      – Это очень любопытно. Я сейчас приду, посмотрю.

      Чрез пять минут пустынник был уже у ворот. Действительно, мальчик лет четырех-пяти лежал в глубоком сне, окруженный любопытною дворней. Он был одет в суконной курточке, вышитой золотыми шнурками, в белых канифасных брючках; тонкий воротник батистовой рубашки раскинут был по плечам. Подушка и шелковое одеяло довершали доказательство, что ребенок не из простолюдинов. Прекрасное личико его блистало улыбкою и во сне. Светло-русые волосы вились локонами по шее – словом, то был тип младенческой красоты.

      Погруженный в глубокую задумчивость, пустынник долго рассматривал дитя. Какое-то сильное чувство волновало грудь его, но он не сказал ни слова и тихими шагами пошел назад в свою комнату.

      – Что ж, батюшка Григорий Григорьевич, прикажете с ним делать? – спросил привратник.

      – Ты останься тут и покарауль ребенка, – отвечал пустынник, – а вы все разойдитесь по своим местам.

      Последнее было сказано дворне, которая молча повиновалась. Сам же он отправился к Сельмину.

      Долго еще спал ребенок. Наконец он потянулся и открыл глаза. С минуту смотрел он с удивлением на окружающие предметы, потом с боязнию вскричал:

      – Няня, где ты?

      – Няни твоей здесь нет, милое дитятко, – сказал ему привратник, – но ты у добрых людей, и они тебя не покинут.

      Пристально посмотрел ребенок на говорящего мужика и не отвечал ни слова. Через минуту, однако же, снова закричал:

      – Няня!

      – Не пора ли вставать, сударь? Умойся-ка да помолись Богу.

      – А где няня?

      В эту минуту пришли Сельмин и пустынник.

      – А! Душечка, здравствуй! – вскричал Сельмин. – Выспался ли ты? В гостях не надо так долго спать. Вставай! Пойдем чай пить.

      С недоверчивостью посмотрел ребенок на говорившего.

      – А где папа? В карете? – спросил он.

      – Нет, душечка, и папа и карета уехали, а ты остался у нас погостить.

      – А мама? Где мама? – прибавил он робко.

      – Тоже уехала, да она воротится; а ты у нас покуда погостишь, поиграешь… Пойдем же в комнату. Ты пьешь по утрам чай?

      – Как же! Да сперва надо вымыться и помолиться… А что, разве теперь утро?

      – Разумеется. А что же, по-твоему?

      – Не знаю: я уснул недавно в карете… Солнышко садилось в черные тучи. Мы ехали так скоро… А когда приехали и как остановились здесь – не помню.

      – После вспомнишь, дружок, теперь пойдем.

      Ребенок повиновался. Однако же, пройдя несколько шагов, остановился, поежился, пощупал свою грудь, засунул руку за курточку и вытащил оттуда какую-то бумагу.

      – Что это? – спросил Сельмин.

      – Не знаю. Разве няня положила. Я буду после вырезывать из нее куклы.

      Но Сельмин взял уже бумагу, прочел ее, внимательно посмотрел на пустынника и молча повел ребенка за руку в комнаты. Там сдал он его на руки своему камердинеру, чтоб его умыть, дать помолиться и потом привести к нему. Сам же пошел с пустынником в кабинет.

      – Поздравляю, любезный