Возвращение. Эрих Мария Ремарк

продолжают болтать, но я никак не могу собрать своих мыслей: они все время разбредаются.

      Встаю и подхожу к окну. На веревке висит пара кальсон. Серея в сумерках, они будто лениво покачиваются. Брезжит белесоватая мгла раннего вечера. И вдруг передо мной, призрачно и отдаленно, встает другая картина. Покачивающееся на ветру белье, одинокая губная гармоника в вечерний час, ночной поход… Трупы негров в выцветших голубых шинелях; губы убитых растрескались, глаза налиты кровью… Газ. На миг все это четко возникает передо мной, потом, всколыхнувшись, исчезает, и опять покачиваются на веревке кальсоны, брезжит белесоватая мгла, и опять я ощущаю за спиной комнату, и родных, и тепло, и надежные стены.

      Все это уже прошлое, думаю я с облегчением и быстро отворачиваюсь от окна.

      – Что с тобой, Эрнст? – спрашивает отец. – Ты и четверти часа не посидишь на месте.

      – Это, наверное, от усталости, – полагает мать.

      – Нет, – говорю я в каком-то смятении и стараюсь разобраться в себе, – нет, не то. Но я, кажется, действительно, не могу долго усидеть на стуле. На фронте у нас не было стульев, мы валялись где попало. Я просто отвык.

      – Странно, – говорит отец.

      Я пожимаю плечами. Мать улыбается.

      – Ты еще не был у себя в комнате? – спрашивает она.

      – Нет, – говорю я и отправляюсь к себе.

      Я открываю дверь. От знакомого запаха невидимых в темноте книг у меня бьется сердце. Нетерпеливо включаю свет. Затем оглядываюсь.

      – Все осталось как было, – говорит за моей спиной сестра.

      – Да, да, – отвечаю я, лишь бы отделаться: мне хочется побыть одному.

      Но все уже здесь. Они стоят в дверях и ободряюще поглядывают на меня. Я сажусь в кресло и кладу руки на стол. Какой он удивительно гладкий и прохладный! Да, все на старом месте. Вот и пресс-папье из коричневого мрамора – подарок Карла Фогта. Оно стоит на своем месте, между компасом и чернильницей. А Карл Фогт убит на Кеммельских высотах.

      – Тебе разонравилась твоя комната? – спрашивает сестра.

      – Нет, почему же? – нерешительно говорю я. – Но она какая-то маленькая…

      Отец смеется:

      – Какая была.

      – Конечно, – говорю я, – но почему-то мне казалось, что она гораздо просторней.

      – Ты так давно не был здесь, Эрнст! – говорит мать. Я молча киваю. – На кровать, пожалуйста, не смотри. Я еще не сменила белья.

      Я ощупываю карман своей куртки. Адольф Бетке подарил мне на прощание пачку сигар. Мне хочется закурить. Все вокруг стало каким-то зыбким, как при головокружении. Я жадно вдыхаю табачный дым, и сразу становится легче.

      – Как? Ты куришь сигары? – удивленно и чуть ли не с упреком говорит отец.

      Я недоуменно вскидываю на него глаза:

      – Разумеется; они входили на фронте в наш паек; мы получали по три-четыре штуки ежедневно. Хочешь?

      Покачивая головой, он берет сигару:

      – Раньше ты совсем не курил.

      – Да, раньше… – говорю я, чуть посмеиваясь над тем, что он придает этому такое значение. Раньше я бы, конечно, не