Жизнь, нарисованная небом. Влад Потёмкин

польза – это не видеть их.

      – А если этого, не избежать?

      – Тогда сделать вид, что не видишь.

      – И что – это даст?

      – Это даст то, что они, почувствовав это, возможно – укротят свою надменность. При чем, для своего же блага и блага окружающих!!

      – Уж не тот ли, ты, хвастун, передразнивающий за глаза своих господ, считая – это чудесами храбрости?? – спросил его советник.

      – Я предпочитаю не интересоваться ни теми, ни другими.

      – Отчего, ты, с твоим умом не пойдёшь служить императору при дворе? Если бы, ты, к своей мудрости – прибавил немного лести, то далеко бы пошёл! – Хранитель решил проверить, насколько он верен своим идеалам.

      – А зачем? – народный мыслитель, запустил очередную ложку в котёл с чечевицей.

      – Чтобы не есть чечевицу?

      – Вы, же, Уважаемый Советник, отказались от моего угощения? А если бы, вы, познали вкус и толк чечевицы, то быть может – вам бы и не понадобилось льстить при дворе??!

      – Вы, совсем не хотите служить?

      – Служить хочу!!! Прислуживаться не желаю!

      Через два дня его пригласили во дворец и назначили визирём. Жаль, что господа Этомма не дожили до этого звёздного часа.

      Став вторым человеком в государстве, он не перестал, есть чечевицу.

      Хрисафий смотрел на картину и понимал – подсказать, чтобы-то ни было, он не в силах. Картины была настолько глубинна по своей сути, что он даже не находил слов, чтобы выразить – то состояние восхищения, которое на него нахлынуло… Особенно его поразили глаза. Он не мог уловить, что в них… Но, что-то таинственно-пугающее исходило из них, но это излучение не отталкивало, не смотря на пугающую таинственность, в них, прежде всего, была столько трепетной заботы. И это отрешённая, обречённая озабоченность притягивала.

      – Какие не превзойдённые глаза?!! – с восхищением выразил канцлер свой восторг, после долгого молчания. – Как, Вам, удалось это?!!

      – Вы, находите?!! – обрадовался император.

      Но, Феодосию не верилось, что картина окончена, ему казалось, что в ней чего-то не хватает, какого-то мелкого, заключительного стрижка. Не достаёт того самого последнего мазка, который и говорит сам за себя – «Работа закончена».

      – Какое-то подспудное чувство, говорит мне, что её ещё рано снимать с подрамника?.. – не согласился Флавий с советником.

      – Не могу вам ничем помочь!.. Картина, настолько, захватывает, что у меня даже нет дара речи, чтобы выразить – описать, это самое состояние, – Хрисафий замолчал, всматриваясь в глубину глаз на полотне, казавшихся ему Вселенной.

      – До чего знакомые глаза?!! – заинтересовался визирь. – Но, я не могу припомнить, где я мог их видеть?.. Это, ваши фантазии?.. Или, есть натурщицы?..

      – Это глаза императрицы, но я писал их по памяти!.. – сообщил Феодосий.

      – Да… – согласился Хрисафий. – У неё сейчас именно такие – встревоженные и озабоченные глаза.

      – Вот