Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник). Юлиан Семенов

к чему это. Там бабы есть похлестче. Роскошные по пляжам кадры ходят…

      – На поезде поедем?

      – Зачем? ТУ-104 есть в Советском Союзе.

      – Боюсь я летать…

      – Не бойся… На машинах больше бьются…

      – Слушай, а у профессора никого дома нет, это точно?

      – Конечно, точно. Я туда поднимусь один, а ты следом – через десять минут. Три раза стукнешь и скажешь: «С Мосэнерго». Я тебе открою. Если кто-нибудь будет на площадке – пройди мимо, будто ищешь квартиру, понял?

      – Да. Только если в квартире кто-нибудь есть, не ходи. Мокрое дело – расстрел.

      – Что ты говоришь? А я думал – два года условно. Между прочим, почему ты боишься идти домой? Может, трепанул кому-нибудь? У тебя язык без костей… Лучше мне правду скажи – трепанул?

      – Я не идиот.

      – Ты киря, а не идиот, это точно… Давай поднимайся, жрать будем.

      Хорошее имя

      К двенадцати часам дня у Садчикова на столе были адреса сорока двух Надежд с Пушкинской площади. Тридцать две отпали сразу же: это были женщины далеко не первой молодости, матери семейств и бабушки. Потом отпало еще пять Надежд – девочки до пятнадцати лет. Осталось пять девушек, которых надлежало проверить в течение ближайшего часа. Садчиков вызвал машину, чтобы ехать в пятидесятое отделение милиции. Собираясь, он думал о том, как сейчас мало девочек с таким прекрасным именем – Надежда. Раньше тридцать две на дом, а теперь десять.

      Надо бы позвонить Гале. Все милицейские герои в кино звонят домой, а жены спрашивают, что они ели за завтраком. Галка сейчас мне выдаст: почему не позвонил вчера? А она уже спала в два часа. У нее вчера опять было дежурство, а она с вечерних дежурств приходит выжатая, как лимон. И спит до десяти. А сейчас двенадцать. Надо было позвонить два часа назад, а я сидел в отделении. В кабинете полно народу. Галка начала бы меня пытать, что случилось, а мне было бы неудобно ей отвечать при всех, потому что я должен врать, а это со стороны смешно. Странный народ женщины. Из ребра сотворены как-никак. Ребро не череп. Ни черта не хотят понимать, а объяснять – унизительно для самого себя. Когда женишься, думаешь, что на самой умной. Все поймет, всегда поможет. Грех мне, конечно, на Галку сердиться, но иногда и она такое колено загнет, что потом неделю не опомнишься.

      Садчиков вздохнул и набрал номер своего домашнего телефона. Голос у Галины Васильевны был усталый и тихий.

      – Галка, – сказал Садчиков как можно веселее, – привет! Ну, что ты? К-как дела?

      – Изумительно! – коротко ответила Галина Васильевна и замолчала.

      – Что ты молчишь?

      – Мне надо петь? Или станцевать у телефона? Неужели ты не мог позвонить вчера?

      – Я поздно освободился и не хотел тебя будить.

      – Я ведь тоже человек.

      – Догадываюсь.

      – Сегодня тебя ждать?

      – Я позвоню.

      – Завтра днем?

      – Ч-что ты, Г-галочка?! Может быть, и сегодня…

      – До свидания, – сказала она, – всего тебе хорошего.

      Садчиков в сердцах швырнул трубку на рычаг и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

      Надежда