Рождение богов (сборник). Дмитрий Мережковский

глаза и уже без улыбки прошептала еще тише:

      Да преклонит же к молящей

      Лик свой милостивый Матерь,

      И святым своим покровом

      Дева деву осенит!

      – Ну а конец я и сам помню:

      Лучше в петлю, чем на ложе

      Ненавистное мужей!

      Так вот вы как, святые девы! Не грудь себе выжигаете, а сердце. Да ведь не выжжете, глупые! Дважды два четыре, это и в любви, как в смерти. Всякая птица вьет гнездо, всякая девушка хочет мужа. Захочешь и ты – полюбишь!

      Она подняла на него глаза – вещие звезды, страшно близкие, страшно далекие.

      – Не полюблю, – ответила просто. – Так не полюблю.

      – А как же, как же иначе?

      Она ничего не ответила.

      Огонь потухал. Она подбавила смолистых лучин; наколола их побольше, чтобы хватило на ночь. Пламя вспыхнуло. Медная секира заискрилась, черные тени рогов запрыгали по стенам, и маленький идол в глубине пещеры, казалось, замахал цыплячьими крылышками, как будто хотел вспорхнуть.

      – А правда ли, что тут у вас, в таинствах Матери, жрецы одеваются жрицами, а жрицы – жрецами? – опять заговорил он. – Это зачем? Разве Мать…

      – Молчи! – сказала она так же грозно-повелительно, как давеча, когда он спрашивал о человеческих жертвах.

      Но он уже не хотел молчать, весь дрожал, говорил как в бреду:

      – Тут у вас земля трясется, носить вас больше не хочет. Погодите, ужо накажет вас Бог: провалитесь все в преисподнюю!

      – За что?

      – А вот за это, за это! За то, что естество извратили, захотели, чтоб дважды два было пять…

      Она вдруг рассмеялась ему в лицо так же весело, как давеча, глядя на розовый цвет миндаля в густеющих сумерках.

      – Ничего, ничего ты не знаешь! И зачем говоришь, когда не знаешь?

      Он посмотрел на нее молча, в упор и вдруг опять побледнел, стиснул зубы, почувствовал, как пронзающий укус скорпиона, смешное-смешное и страшное вместе. И уже шевелился, рвался с языка безумный вопрос: «Да ты кто, кто ты, Лилит?»

      Встал и накинул на себя львиную шкуру.

      – Куда ты?

      – В лес.

      – Зачем?

      – Спать.

      – Разве тебе здесь нехорошо?

      – Нехорошо.

      – Почему?

      Он опять посмотрел на нее молча – и она вдруг поняла. Покраснела, потупилась. Мальчик исчез – осталась девушка.

      Он пошел к двери. Она – за ним.

      – Погоди, ты там сейчас не пройдешь в темноте по обрыву.

      Он остановился не оглядываясь; чувствовал, что, если оглянется, не уйдет.

      – Или хочешь так – ты здесь, а я там, в ограде? Мне ничего, я привыкла. Хочешь?

      Теперь была уже не мальчик и не девочка, а только ребенок.

      Он оглянулся и медленно-медленно пошел назад. Сел на прежнее место.

      – Очень ты похожа на отца своего, Дио, – заговорил, как будто спокойно, задумчиво. – Мы с ним друзья были, братья. Плыли раз на корабле за янтарем, к полночному берегу, соседнему с Царством Теней, где заря во всю ночь и стволы деревьев белые. Плывем, а море ночное тихое и светлое, как воздух, точно и нет его вовсе,