Последний шанс. Лиана Мориарти

разбила Томасу сердце!

      – Разве? Похоже, он уже пришел в себя. Когда я видела Томаса в прошлый раз, он выглядел таким отвратительно счастливым, что у меня даже испортилось настроение.

      – Повторяю тебе: дело в принципе!

      Грейс все это начинает утомлять. В доме ее матери нет трубки, а только стационарный телефон, который находится на антикварном столике в прихожей. Поэтому при разговоре приходится стоять, выпрямившись во весь рост. Никакого кресла, в котором можно свернуться калачиком.

      Грейс садится на пол и прислоняется спиной к стене:

      – Послушай, если такова была воля тети Конни…

      – Софи встречалась с тетей Конни раза два, не больше!

      – Ну, наверное, она сумела расположить ее к себе.

      – Да уж, эта коварная стерва ловко умеет манипулировать людьми!

      – Я думала, она твоя подруга.

      Вероника игнорирует это замечание.

      – Сегодня утром я слышала по радио рекламу: есть специальная адвокатская контора, которая специализируется на подобных делах. Думаю, нам надо опротестовать завещание.

      Неожиданно Грейс приходит в ярость:

      – Мы еще даже не похоронили тетю Конни! Лично у меня нет ни малейшего желания таскаться по судам! Тетя Конни была в здравом уме и имела полное право завещать дом кому пожелает.

      Веронику переполняют эмоции, она явно получает от спора удовольствие.

      – У тебя нет чувства семьи, Грейс! Нет чувства истории!

      – Все, пока. Ребенок плачет.

      – Я тебе не верю. Не слышу никакого плача. Просто ты всегда избегаешь конфронтации!

      – Зато ты вечно устраиваешь разборки по любому поводу. Давай закончим разговор.

      – Не смей вешать трубку! Нам надо поговорить.

      Грейс вешает трубку, потом опускает голову в колени.

      Сверху доносится пронзительный, недовольный плач. Грейс с ужасом смотрит на часы: а вдруг прошло еще часа два, а она все это время и не подходила к ребенку! Что, если он плачет и плачет, а она не слышит?

      Нет, все нормально. На этот раз прошло лишь несколько минут. Тогда, на кухне, у нее, вероятно, было помрачение рассудка.

      Грейс медленно, как страдающая артритом старуха, встает на ноги. Держась за перила, поднимается по лестнице, надеясь, что на этот раз хоть немного что-то такое почувствует. Но, войдя в детскую и взяв на руки плачущего сына, она не испытывает ничего, кроме скуки. Серое, унылое чувство, нагоняющее тоску.

      Она меняет ребенку подгузник и идет в спальню. Садится на кровать, одной рукой расстегивая блузку. Ребенок жадно тянется губами к соску и, наконец поймав его, начинает лихорадочно сосать, закатив глаза от удовольствия.

      Вчера они разговаривали с тетей Марджи, и та сказала Грейс, что впервые слышит про «эффект Моцарта», но тем не менее всегда пела Томасу и Веронике, когда кормила их в младенчестве. «Мне просто казалось, что ребятишкам это нравится и они лучше сосут грудь».

      И Грейс, послушная долгу, начинает монотонно петь.

* * *

      Днем Грейс