Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви. Рувим Исаевич Фраерман

когда она только научилась писать, когда рука ее с трудом выводила по три слова на одной странице, я находил как бы осуждение себе. Она меня совсем не знает. Как мы с ней встретимся – вот что меня немного страшит. Ведь ей было только восемь месяцев, когда мы с тобой расстались. У нее были такие беспомощные ноги, и пальцы на них были не больше горошин, и руки с красными ладонями. Я так хорошо это помню…»

      А Таня ничего не помнила. Она посмотрела на свои босые ноги, смуглые до самых колен, с гладкой кожей, с крутым сводом, подпирающим легкую ступню. На них так удобно стоять! Посмотрела на руки, еще тонкие в кистях, но с крепкими пальцами, с сильной ладонью. Но кто, кроме матери, радовался их росту и силе! Ведь даже посеяв горох близ дороги, человек приходит проведать его по утрам и ликует, видя всходы поднявшимися хоть на самую малость.

      Таня горько заплакала.

      А поплакав, ощутила успокоение, и радость пришла к ней сама, как приходит голод и жажда.

      Ведь это же отец приезжает!

      Таня вскочила на кровать, расшвыряла подушки на пол. Потом легла ничком и так лежала долго, смеясь потихоньку и плача, пока не вспомнила вдруг, что вовсе не любит отца. Куда же исчезла ее гордость? Не этот ли мальчик Коля отнял у нее отцовскую любовь?

      – А все-таки я ненавижу их, – сказала она.

      И снова, то отливая, то приливая, овладевала ее сердцем обида.

      Таня вскочила на колени и с силой стукнула кулаком по раме.

      Окно раскрылось под ее ударом, и Таня снова увидела Фильку – в третий раз за этот день.

      Нет, видно, в сердце его ни тумана, ни обиды, какие ощущала в себе Таня.

      Он сидел на завалинке и держал на коленях атлас.

      – Нет такой страны Маросейки, – сказал он. – Есть далекая страна Марокко, есть остров Майорка. А Маросейка – это не остров, не полуостров, не материк. Зачем ты обманываешь меня?

      Таня смотрела на Фильку, будто не видя его, будто глядела сквозь него на песок.

      – Молчи, молчи, Филька, – сказала она. – Все равно не люблю.

      – Разве я обидел тебя чем-нибудь? – спросил Филька.

      Руки его опустились, как только заметил он еще не остывшие на ресницах Тани слезы. Душевная слабость охватила его. И так как Фильке солгать не стоило никакого труда, как и сказать правду, то он хлопнул ладонью по атласу и воскликнул:

      – Есть такая страна Маросейка! Есть! Этот проклятый атлас никуда не годится. Он совсем неполный. Я даже отлично помню, как учитель говорил нам о ней.

      Таня будто только сейчас услышала Фильку. И его простодушная ложь вернула ей покой.

      «Вот кто будет мне настоящим другом, – решила она. – Ни на кого я не променяю его. Разве не делится он со мной всем, что у него есть, даже самым малым?»

      – Филька, – сказала она, – я не о тебе говорила. Я говорила о другом мальчике, которого зовут Коля. Ты прости меня.

      А Филька простил уже давно, едва только с губ ее слетело первое слово, сказанное более ласково, чем другие.

      – Если это о другом, – сказал он, – то ты можешь