Шестая жена короля Генриха VIII. Луиза Мюльбах

золотом панцирь, на плечах была накинута бархатная мантия с вытканной на ней графской короной, а на темных локонах кокетливо сидел расшитый золотом берет, с которого на плечи свешивалось белое страусовое перо. Продолговатое лицо было типично аристократическим; его щеки поражали какой-то почти прозрачной бледностью; вокруг слегка вздернутых уголков губ играла полупрезрительная, усталая улыбка. Высокий выпуклый лоб и орлиный профиль носа придавали его лицу смешанное выражение отважности и задумчивости. Только глаза как-то не подходили к этому лицу; они не были ни усталы, как рот, ни задумчивы, как лоб. Весь огонь и вся задорная веселость и безрассудность юности сверкали в этих черных пламенных глазах.

      Когда его взоры были потуплены, его можно было бы принять за истасканного, утомленного светской жизнью аристократа, когда же он поднимал свой взор в упор и видно было, как пламенели и сверкали его зрачки, в нем сразу можно было распознать молодого человека, полного самой безрассудной, храбрости и честолюбивейших желаний, полного страстного пыла и безграничной гордости.

      Он подошел к королю и, преклонив перед ним колена, сказал громким, звучным голосом:

      – Пощадите, ваше величество, пощадите!

      Король Генрих изумленно отступил на шаг назад и почти с отчаянием посмотрел на смелого просителя.

      – Томас Сеймур! – сказал он. – Томас, так ты вернулся? И первым же твоим делом является самый необдуманный и безрассудно смелый поступок?

      Молодой человек, улыбнувшись, произнес:

      – Я вернулся – это значит, я дал шотландцам доброе морское сражение и отнял у них четыре военных корабля. Я спешу с ними сюда, чтобы преподнести их своему королю и повелителю в качестве свадебного дара, и вот как раз в тот момент, когда я переступил порог зала, я услыхал ваш голос, возвещавший смертный приговор. Разве же не естественно, что я, приносящий вам весть о победе, нахожу в себе смелость обратиться к вам с просьбой о помиловании, для которой, как кажется, у всех этих гордых и благородных кавалеров не нашлось достаточно храбрости!

      – А! – сказал король, облегченно вздыхая. – Так ты даже не знал, за кого и по поводу чего ты просишь о помиловании?

      – Нет, знал! – ответил молодой человек, и его смелый взгляд с презрением окинул всех собравшихся. – Я знал, как только вошел сюда, что осужденной может быть лишь эта девушка, которая стоит посреди этого блестящего и храброго собрания такой одинокой, покинутой всеми, словно зачумленная. Ну а вам хорошо известно, мой благородный король, что при дворе таким образом узнают осужденных и впавших в немилость; от них все бегут, и никто не дерзнет дотронуться до таких отверженцев хотя бы кончиком пальца!

      Король Генрих, улыбнувшись, сказал:

      – Томас Сеймур, граф Сэдлей, сегодня, как и всегда, вы действуете необдуманно! Вы просите о помиловании, даже не зная, достойна ли пощады та, за которую вы просите!

      – Нет, знаю, потому что вижу, что она – женщина! – ответил неустрашимый граф. – А женщина всегда достойна пощады, и каждому рыцарю приличествует и надлежит