Пять лучших романов (сборник). Уильям Сомерсет Моэм

грозить и взывать к его сердцу, предостерегать, негодовать, язвить, убивать сарказмом. Но что, черт возьми, прикажете делать исповеднику, если грешник давно раскаялся? Опыта у меня не было ни малейшего, ибо сам я всегда упорно отрицал все обвинения, которые мне предъявлялись.

      – Ну и что же дальше? – спросил Стрикленд.

      Я постарался презрительно скривить губы.

      – Что ж, если вы все признаете, мне, пожалуй, не стоит больше распространяться.

      – Не стоит.

      Мне стало очевидно, что я не слишком ловко выполнил свою миссию, и я разозлился.

      – Черт подери, но нельзя же оставлять женщину без гроша.

      – Почему нельзя?

      – Как прикажете ей жить?

      – Я содержал ее семнадцать лет. Почему бы ей для разнообразия теперь не содержать себя самой.

      – Она не может.

      – Пусть попытается.

      Конечно, у меня нашлось бы, что на это ответить. Я мог бы заговорить об экономическом положении женщины, об обязательствах, которые мужчина, гласно и негласно, берет на себя, вступая в брак, но вдруг я понял, что, в конце концов, важно только одно.

      – Вы больше не любите ее?

      – Ни капли.

      Все это были очень серьезные вопросы в человеческой жизни, но манера, с которой он отвечал, была такой задорной и наглой, что я кусал себе губы, лишь бы не расхохотаться. Я твердил себе, что его поведение отвратительно, и изо всех сил старался возгореться благородным негодованием.

      – Но, черт вас возьми, вы же обязаны подумать о детях. Они вам ничего худого не сделали. И они не просили вас произвести их на свет. Если вы о них не позаботитесь, они будут выброшены на улицу.

      – Они много лет прожили в холе и неге. Не все дети живут так. Кроме того, о них кто-нибудь да позаботится. Я уверен, что Мак-Эндрю станет платить за их учение.

      – Но разве вы не любите их? Они такие славные. Неужели вы хотите совсем от них отказаться?

      – Я любил их, когда они были маленькие, а теперь, когда они подросли, я, по правде говоря, никаких чувств к ним не питаю.

      – Это бесчеловечно!

      – Очень может быть.

      – И вам нисколько не стыдно?

      – Нет.

      Я попытался изменить курс.

      – Вас будут считать просто свиньей.

      – Пускай!

      – Неужели вам приятно, когда вас клянут на всех перекрестках?

      – Мне все равно.

      Его ответ звучал так презрительно, что мой вполне естественный вопрос показался мне верхом глупости. Я подумал минуту-другую.

      – Не понимаю, как может человек жить спокойно, зная, что все вокруг осуждают его! Рано или поздно это начнет вас тяготить. У каждого из нас имеется совесть, и когда-нибудь она непременно проснется. К примеру, вдруг ваша жена умрет, разве вы не будете мучиться угрызениями совести?

      Он молчал, и я терпеливо дожидался, пока он заговорит. Но в конце концов мне пришлось прервать молчание.

      – Что вы на это скажете?

      – То, что вы идиот.

      – Вас ведь могут заставить содержать жену и детей, – возразил я, несколько уязвленный. – Я не сомневаюсь, что закон возьмет их под свою