Под крышами Парижа (сборник). Генри Миллер

для чего его вызвали. Морикан все пытался напомнить ему о причине его визита, но моему другу удавалось направить его внимание в другую сторону. Наконец, выписав рецепт, оставленный перед носом Морикана, он собрался уезжать.

      Я проводил его до машины, желая узнать, что же он на самом деле думает.

      – Тут ничего не сделаешь, – сказал он. – Когда он перестанет думать о чесотке, она исчезнет.

      – А пока?..

      – Пусть принимает таблетки.

      – Они действительно помогут?

      – Это зависит от него. От них никакого вреда, равно как и никакой пользы. Если он не решит иначе.

      Последовала тяжелая пауза. Вдруг он сказал:

      – Хочешь, дам тебе честный совет?

      – Конечно хочу, – сказал я.

      – Тогда сбагри его с рук.

      – Что ты имеешь в виду?

      – То, что слышал. Это все равно как если бы ты поселил у себя прокаженного.

      Вероятно, у меня был крайне озадаченный вид.

      – Все очень просто, – сказал мой друг. – Он не хочет выздоравливать. Сочувствие, внимание – вот чего он хочет. Он не мужчина, он дитя. Испорченное дитя.

      Снова пауза.

      – И не беспокойся, если он станет угрожать самоубийством, когда все остальное провалится. Он себя не убьет. Он слишком себя любит.

      – Понимаю, – сказал я. – Вот, значит, как оно обстоит… Но, черт подери, что же мне ему сказать?

      – Это на твое усмотрение, старина. – Он завел мотор.

      – О’кей, – сказал я. – Может, мне и самому эти таблетки пригодятся. Во всяком случае, премного благодарен!

      Морикан уже дожидался меня в засаде. Он попытался изучить рецепт, но ничего не разобрал – почерк был ужасный.

      В нескольких словах я объяснил ему, что, по мнению моего друга, его недомогание психологическое.

      – Это и дураку известно! – выпалил он. И на следующем выдохе: – Он действительно доктор?

      – И довольно известный, – ответил я.

      – Странно, – сказал Морикан. – Он говорил как имбецил.

      – Да ну?

      – Спрашивал, не занимаюсь ли я онанизмом.

      – Et puis?..[99]

      – Нравятся ли мне женщины так же, как мужчины. Принимал ли я когда-нибудь наркотики. Верю ли я в эманацию. И так далее и тому подобное… C’est un fou![100]

      На минуту или больше он от гнева потерял дар речи. Затем тоном абсолютно несчастного человека он пробормотал как бы самому себе:

      – Mon Dieu, mon Dieu, qu’est-ce que je peux faire? Comme je suis seul, tout seul![101]

      – Ничего-ничего, – промямлил я, – успокойтесь! Есть вещи похуже чесотки.

      – Например? – спросил он.

      Он задал вопрос столь быстро, что застал меня врасплох.

      – Например? – повторил он. – Психологическое!.. Pouah![102] Он, должно быть, принимает меня за идиота. Что за страна! Никакой гуманности. Никакого понимания. Никакого интеллекта. О, если бы я только мог умереть… сегодня же!

      Я не проронил ни слова.

      – Чтоб

99

А потом? (фр.)

100

Какой-то сумасшедший! (фр.)

101

Боже мой, боже мой, что я могу поделать? Как я одинок, совершенно одинок! (фр.)

102

Тьфу! (фр.)