Ожерелье Дриады. Дмитрий Емец

что Зигги Пуфс и был тот самый таинственный орел, коршун и лев в одном лице.

      – О, там и Дафочка! Слышу знакомое вяканье! – обрадовался Ромасюсик. – А Мефочки рядом нету? А то Праша мне весь рукав издергала. Она очень… у-о-ой… ухо!.. Зачем же так сразу?

      Послышался хруст пористого шоколада. Хлопнула дверь.

      – Какое ухо? – не поняла Ната.

      – Никакое. Новое теперь только завтра вырастет, – горестно сообщил изувеченный Ромасюсик.

      Ната засмеялась.

      – Предсказываю: однажды Прасковья проснется среди ночи голодная, злая и несчастная. Она наберет номер Мефа, просто, чтобы послушать его голос, но к телефону подойдет Дафна. Тогда Прашечка разобьет телефон о стену, устроит где-нибудь извержение вулкана, и тут ей случайно подвернется Ромасюсик. Он не успеет даже пискнуть: она сожрет его целиком, до последнего ногтя, запивая водой из-под крана.

      – Хе-хе-хе! Хю-хю-хю! – залился смехом Ромасюсик. Однако чувствовалось, что смеяться ему не хочется.

      Дафне стало грустно. Она остро ощутила, как Прасковья несчастна и как она, Даф, возмутительно счастлива на ее фоне. У нее есть свет, и Меф, и Депресняк, и полеты, и флейта – и много чего еще. А у Прасковьи, если задуматься, только придурок Ромасюсик, хотя она будто бы и повелительница мрака. И вот она и себя терзает, и Ромасюсика поедом ест.

      Когда ты любишь – тебе принадлежит весь мир. Когда ненавидишь – ты даже сам себе не принадлежишь, а принадлежишь одной только ненависти.

      – Так что, Ната, ждать тебя? Когда? – спросил Ромасюсик, переставая хюхюкать и хехекать.

      Вихрова задумчиво посмотрела на ближайшую водосточную трубу, которая, точно рыбьей чешуей, шелушилась рекламными бумажками.

      – Где-то через полчаса, – сказала она.

      – А Мефа ждать? Если Праша спросит?

      Умный Хнык посмотрел не на Буслаева, а на Дафну.

      – Светлая мотает головой! Вот из каких составляющих рождается твердое мужское «нет», – сказал он противнючим голоском.

      Удар был нанесен метко. Меф ощутил досаду. Дафне же захотелось размазать Хныка маголодией по всему Новому Арбату, раскатав его по асфальту в толщину одной молекулы. К слову сказать, и подходящая маголодия в арсенале у нее имелась. Что ни говори, а суккубы умеют ссорить как никто. Замешкаешься, позволишь проникнуть в себя самолюбию или обиде, и крошечную трещину в отношениях, которая в противном случае заросла бы сама собой, эти скользкие гады растянут до размеров пропасти.

      Ромасюсик в трубке хрюкнул.

      – А те двое придут? – спросил он, объединяя Чимоданова и Мошкина в одно обидно-собирательное понятие.

      Чимоданов кивнул. Другой из «тех двоих» от прямого ответа уклонился.

      – Он тоже идет. Идешь же, да?! – решительно произнесла Ната, вцепившись ему в рукав.

      Одна из самых больших проблем Евгеши состояла в том, что из-за своей патологической мягкости он совершенно неспособен был сказать «нет». Равно как и «да». Но «да» в большинстве случаев оказывалось менее важным словом, и Мошкина просто волокли