Полтергейст. Ежи Довнар

под нож дураков Пуришкевичей

      Бычье горло своё подставлять.

      Эх, пройтиться б теперь с песней громкою

      В заливные луга, где косьба.

      Хоть и в княжьих палатах – да с фомкою

      Укокошили божья раба.

      (Песня закончилась. Из глаз Распутина полились слёзы, слёзы боли, отчаяния и бессилья. Он утирает краем рукава глаза).

      Распутин: Растрогала ты меня, Евгения. Только больно не за себя, больно за Россию и за ту, что была, и за то, что в ней творится сегодня. Нет у неё будущего. Растащат её по кусочкам и погубят. Погубят великую Россию. По сравнению с нынешней Россия моего времени была детским садиком. Конечно, и убивали, и резали, и взятки давали, – всё, как сейчас – но только не так предательски и не так жестоко, да и не в таких масштабах. И национальная политика была жёсткой, но в моё время Россия была пионерлагерем по сравнению с бандитским синдикатом, каковым она стала сейчас. В одной песочнице могли спокойно играться и христиане, и инородцы. Впрочем, в поздние советские годы, когда наступил атеизм, – тоже, правда, тогда уже все верили только в одного человека. В человека-тирана и дьявола… Да, хорошую ты песню спела, Евгения, но причём тут фомка, не пойму никак.

      Шаховская: А чего тут непонятного? Это образ, образ врага Вашего, который подло, в спину направил смертельный для Вас удар.

      Распутин: Между прочим, этот смертельный удар или, как ты говоришь, образ я чувствую витающим где-то здесь и сейчас.

      Шаховская: Бросьте, мало ли что может показаться. Ну да Бог с ним, с этим образом. Что случилось когда-то, того уж не изменишь. Вы вот лучше, Григорий Ефимович, вспомните этих чудных дедушку с внучкой, которые, как выяснилось, родные нам с Вами люди. Через столько лет – и вдруг обнаружились. Это надо же. Хоть бы зашли сюда ещё раз, что ли. Кстати, я слышу приближающиеся к нам шаги. (прислушивается) Точно. Пора всем по своим местам.

      (Все быстро садятся на стулья и восстанавливают позы, в которых они находились изначально. В зал входят Старик и Внучка).

      Внучка: Так почему тебе сказали, что яблоко от яблони не далеко падает?

      Старик: (останавливаясь возле фигуры Шаховской, в задумчивости) А потому что отец мой, как оказалось, был тоже уличён в шпионаже и также, как и его мать, ни то в пользу Германии, ни то Польши. И опровергнуть это сейчас уже не представляется возможным. Так с этим клеймом они и покоятся на том свете. Правда, позже я узнал, что дело против Шаховской было сфабриковано контрразведкой, и когда она служила в Киевском ЧК, многих причастных к её аресту ей удалось разыскать и расстрелять, но вот уцелеть самой не удалось.

      Внучка: Хэмингуэй, а давай сфоткаемся вместе с нашей прапрабабушкой. Фотка-то будет уникальная. Пошлём её на тот свет Его Императорским Величествам, вот удивятся – сейчас по Интернету через киберпространство такое вполне возможно.

      Старик: Ладно, не кощунствуй, становись рядом со своей прапрабабушкой и сделай «smile» (достаёт фотоаппарат, делает снимок). Кстати, как родители? Не помирились ещё?

      Внучка: И не думают. Отец, похоже, ушёл к другой женщине, и возвращаться, я так полагаю, не собирается.

      Старик: А ты на них подействовать разве не можешь?

      Внучка: На фиг мне это