Хрупкие танки. Надежда Шкляева

пару недель. Когда смогу пообщаться с одним человеком, – произнеся это, я почувствовал какой-то укол в груди. Не то оттого, что я так и не мог решить, что отправлять, не то из-за того, что приходилось приукрашивать ситуацию для друга, – надо только решить, как это все начать…

      Мун улыбнулся и сказал:

      – Ты сам знаешь. Само как-нибудь получится.

      От его доверия моим словам мне стало еще хуже. Он продолжал:

      – Через пару недель – это очень хорошо. Надеюсь, к тому времени я смогу найти нужные слова.

      Глава 3

* * *

      Владимир

      Я тормозил и трусил. И вроде бы все было понятно: я вычислил адрес, на который можно было бы отправить ей письмо. Оставалось только написать пару слов, а дальше все бы зависело от нее. Но как только я представлял это жуткое и томительное ожидание ответа, мне становилось дурно: было страшно, что Она не обратит внимание на это, ведь, должно быть, в этом я не первый; или мои слова вызовут смех или презрение, тогда мой план с треском провалится. А может, сама ее реакция может ранить меня сильнее, чем план. Пожалуй, так оно и есть. И это странно, учитывая, что я даже ни разу не говорил с ней.

      И, видимо, чтоб меньше бояться (хоть это и не помогало) я ничего не отправлял, а продолжал без толку пялиться на нее с привычной точки.

      Вот она снова вернулась в комнату, поставила сумку у входа и, не снимая даже белой куртки, села на кровать. Пустым взглядом обвела комнату и потерла глаза. Я старался пропускать те моменты, когда она переодевается: после этого мне становилось паршиво и от дикого волнения, и от ощущения, что шпионские дела отшибли во мне совесть, и я лез с ними во все, что можно, а главное, во что нельзя. В тот раз я тоже закрыл глаза и отсчитал три минуты. И точно, дальше я смотрел на нее, когда она была уже в шортах и рубашке. Она нажала на клавишу чайника, достала яблоко и нарезала его на дольки. Чашку с кофе она снова держала двумя руками. Должно быть, в этот момент ее отвлек какой-то звук: она оглянулась и встала, суетливо что-то ища глазами. Плохим решением было подбегать к сумке с чашкой в руке. Учитывая то, сколько раз я видел спектакль «Анна разлила кофе», с координацией у нее не все хорошо. А сейчас и вовсе все еще хуже: чашка, конечно же, полетела на пол и шумно разбилась. Навязчивый неутихающий звонок не дал ей отвлечься. Когда она говорила по телефону с отсутствующим выражением лица, ее печаль ледяными волнами снова и снова достигала меня. Мое первое искреннее сочувствие случилось к человеку, которого я даже не знаю, и из-за какой-то чашки.

      Она собрала осколки в какую-то коробку и вытерла пол. А потом вышла. А я отчего-то остался смотреть на комнату. Раньше я никогда не замечал, как криво висит «Девочка с персиками» над ее кроватью. Она была чем-то похожа на нее, только старше. Я подумал об этом и улыбнулся. Покрывало в мелкий горошек лежало с крупными складками. Рядом на полу валялась расческа. В углу зеркала была маленькая трещина.

      Комната добавляла ее портрету много деталей.

      Я осматривал ее и думал, что не смогу пережить, если вдруг перестану каждый день наблюдать