Террор. Демоны Французской революции. Мишель Биар

это слово получает различные толкования. Словарь Фюретьера определяет его как «сильный испуг, душевное состояние, вызываемое наличием страшного, пугающего предмета». Далее он добавляет три отдельных случая употребления: первый, театральный, чтобы подчеркнуть, что «Аристотель говорил, что трагедия должна вызывать ужас или сострадание»; второй, связанный с назидательностью наказаний по приговорам юстиции и подразумевающий жестокость страданий, причинявшихся первым христианам, «не устрашившую мучеников»; наконец, третий, прежде всего военный: «Завоеватели захватывали земли всего лишь за счет ужаса, внушаемого самим их именем и их оружием»; «самых храбрых охватывает порой панический ужас, необоснованный страх»[43]. Спустя почти сто лет словарь Феро приводит схожие значения, опираясь на цитаты из авторов XVIII века (в том числе Вольтера и Руссо), но с оговоркой, что активный смысл сосуществует с пассивным, в зависимости от того, сам ли человек охвачен ужасом, внушает его другим или имеет место то и другое, что чрезвычайно интересно применительно к Великой французской революции[44].

      Историк Анни Журдан показала, что эти различия в толковании слова не были свойственны одной Франции и могли встречаться в XVIII веке в других странах, что ужас мог быть следствием страха возмездия (чинимого как земным правосудием, так и божественной силой, грозящей адским пеклом) и что люди революционной эпохи легко могли почерпнуть слово «террор» в произведениях древнегреческих и древнеримских авторов[45]. Другой историк, Рональд Шехтер, подтверждает это и проливает свет на то, что он называет «генеалогией Террора», сопоставляя разные смыслы этого слова – от «душеспасительного» ужаса, внушаемого католической религией перед всесилием Бога, страха, внушаемого королем своим врагам, страха перед правосудием и намеренно показательными крайне суровыми наказаниями, вплоть до ужаса и жалости, находящихся в центре театрального жанра трагедии, не забывая о явной связи между ужасом и всем возвышенным, как и о первых размышлениях медиков о воздействии испытываемого ужаса[46]. При таком состоянии культурной среды, восходящем к далекому прошлому, не приходится удивляться тому, что разнообразие значений этого слова еще присутствует в первые годы Революции, прежде чем постепенно начнет преобладать его политический смысл. Более того, если рассматривать только 1792–1794 годы, считающиеся вот уже более двух столетий хронологическими рамками Террора, то придется констатировать продолжающееся сосуществование разных его смыслов, даже при преобладании политического.

      Осенью 1792 года в письме, приведенном в газете Le Moniteur, говорится о вступлении французских войск в Бельгию после победы в сражении при Жемаппе (6 ноября): «Дюмурье стоит у ворот Брюсселя. Ужас опережает победоносные армии республики. Деспоты и их трусливые лакеи обращены в бегство»[47]. В первые месяцы Вандейского восстания 1793 года слово «ужас» все еще часто употребляется в его военном, а не политическом значении, что доказывают две новости

43

Furetière A. Dictionnaire universel, contenant généralement tous les mots français tant vieux que modernes, et les termes de toutes les sciences et des arts <…>. La Haye et Rotterdam: Arnout et Reinier Leers, 1690 (в действительности напечатан во Франции за 4 года до Dictionnaire de l’Académie).

44

Abbé Féraud. Dictionnaire critique de la langue française. Marseille: Mossy, 1787–1788.

45

Jourdan A. Les discours de la terreur à l’époque révolutionnaire (1776–1798): étude comparative sur une notion ambiguë // French Historical Studies. 36. 2013. P. 51–81.

46

См. главу 2, а также: Schechter R. A Genealogy of Terror in Eighteenth-Century France. Chicago et Londres: UCP, 2018.

47

Mon., № от 16 ноября 1792 года.