Жизнь до галактики личинок. Елена Сомова

а об икре понаслышке

      знали. Папа считал это срамом: жить, как партийные воротилы.

      В нашей семье всегда речь шла о хлебе насущном, а не о богатстве.

      А папа никак не мог завоевать благосклонность родственников моей

      мамы, благосостоянием своим отличавшихся от нас и совсем иным

      взглядом на жизнь. Чтобы жить, как они, надо было забыть о книгах, доме, и только с утра до вечера соблюдать свой надмирный статус,

      быть на работе и трепаться о постороннем, иногда лопать водку

      с сослуживцами после каторжных трудов, помогая этим стране и ее

      безопасности, и почаще подлизываться к начальству.

      Вокруг меня создавалась иная среда, противостоящая

      окружающему сраму. Срамом считалось мировоззрение падших

      ангелов духа, срамно галдящих о пустоте, дуй в которую —

      и выползет ноль хула-хупный без единицы, – пустосвет Добчинского

      и Бобчинского. Папа не мог отпустить меня, девочку музыкальную, литературную и восприимчивую, в компании подрастающих

      алкоголиков, что так активно проявляли себя в местном парке, насилуя девчонок за танцплощадкой и грабя ларьки.

      Причина ухода отца из клана работающих умных понятна. Когда

      он был на работе, половозрелые подростки интересовались мною, мешая на пути в музыкальную школу, задавая глупые вопросы, типа

      «Вашей маме зять нужен?». И невозможно было, зная, что в любой

      момент я окажусь на краю обламывающейся льдины, спокойно

      отдаваться работе и расти в профессиональном кругу. Прыткие

      интересы подростков из разных семей достигали обычно только

      уровня праздного интереса, не переходящего к практике, но опасений было множество, и когда я достигла высшей точки

      интереса окружающего пространства, а это было лет в 11—12, пакостные лапы пьяного хвастовства стали не только опасными для

      меня, но даже смертельно опасными. В СССР половые интересы

      касались исключительно семейно-бытовой плоскости, не задевая

      внимания общественных интересов и тем более эстрадной культуры, и если вдруг они выходили наружу, то эти попытки пресекались

      и отламывались, как щупальца крабов, во имя соблюдения мирного

      существования в стране Советов.

      Поползновения сверстников-подростков в поле моего

      жизненного интереса для моих родителей были чем-то смертельно

      опасным. Я и сама уже начинала бояться напугать родителей

      какими-то неосторожными выражениями, чтобы не оказаться

      в комнатной западне. Личное пространство мое не было для моих

      родителей зоной неприкосновенности, от меня требовали

      рассказывать подробно все случаи моего взаимодействия с миром.

      Поползновения

      уличных

      орлов,

      состоящие

      в

      грубом

      физиологическом интересе, как то залезть напуганной девчонке

      за шиворот в поисках эрогенных зон, а то и грудью

      поинтересоваться на расстоянии – вопросом типа «а что это?»

      заставили