Паршивое чувство юмора. Любовь Андреевна Левшинова

все равно. Как-то пополам – на то, что будет завтра и послезавтра. Финита. Достало.

      – Зачем тебе этот геморрой? Ты и так в полной жопе, – хмыкает Малум в сознании Андрея.

      Выпускает из тела Старицкого дымчатый полупрозрачный отросток, хватает с кухни зажигалку и подпаливает очередную сигарету, зажатую в зубах Андрея. Есть в этом своя ирония и непонятный пафос.

      Андрей смотрит на Малума колко, держит за горло одним только взглядом, смотря на черную морду с рогами в висящем на стене зеркале, но ничего не отвечает, лишь достает из пачки бедрышко курицы, салютуя им в отражении другу.

      Другу? Наверное так.

      Андрея кроет от всего. Кроет от вопросов, которые змеей окутывают мозг и пускают яд в сердце. Кроет от тупости людей, кроет от бессмысленного трепа потустороннего духа. Хотя нет, это даже расслабляет. Порой.

      У Малума семь пятниц на неделе и ему плевать, что сегодня понедельник: вляпаться в неприятности в первый же день – святое. Какая ирония – ведь демон не верит в бога.

      У него переменчивый характер, по которому следует книги для психологов-чайников писать. Такой себе пай-убийца. Он не маньяк – просто так вышло. Малум милый. Правда.

      – Не грусти, газетчик, мы были на волоске от жизни! Это стоит отметить, – хмыкает Малум, заставляет Андрея затянуться табачным дымом до жжения в легких.

      В голову бьет тысяча приятных иголочек, Старицкий расплывается в удовлетворенной улыбке, растекаясь по пуфу дивана.

      У Андрея теперь прокуренный голос, кончики пальцев в копоти и фантомные боли, которые тянутся из самых отдаленных частей города. Старицкий показывал Малому окрестности.

      Он переломанный инфантильностью, крахом в жизни, отсутствием целей, и наказание свое получил. Только то оказалось подарком.

      Малум – дикий. Малум – грубый. Старицкий – жаждущий. Незаслуженного спасения, силы, данной не богом, но абсолютно божественной. Христианское покаяние отходит на второй план, когда власти в руках у тебя – полпланеты истребить.

      И Старицкому стыдно за это. А Малому это нравится.

      – Возможно, я уже и сам не знаю, чего хочу. Человек такая тварь – ко всему привыкает. Вот и я привык к голосу в голове, – хмыкает Старицкий, бросает мутный взгляд на отражение, улавливает подобие ухмылки в козлиной пасти дымчатого духа.

      – А чего хотел ты? Ты ведь чего-то хотел? – вопрос, тщательно сдобренный скрытым интересом и посыпанный безразличием, повисает в помещении (ну, или в голове Андрея – какая разница) на добрых три минуты.

      – Ну, – хмыкает Старицкий, – стать ублюдочной мразью – не совсем то, чего я хотел от жизни, но вот он я. – Пожимает плечами он. – Может это моя судьба – оставлять по трупу в каждом уголке этого мира.

      – Судьба для лузеров. Это просто тупой предлог, чтобы ждать, когда вещи случатся, вместо того, чтобы делать их самому, – едко бросает Малум.

      – Это ты правильно подметил, – Старицкий многозначительно поднимает палец вверх, согласно качает головой.

      –