Паршивое чувство юмора. Любовь Андреевна Левшинова

Оказывается ты и до меня был не в себе, – почти хохочет Малум, — лохушка педальная.

      Андрей поджимает губы, чтобы не заорать благим матом, через силу улыбается.

      – С чего это? – удивляется он, внимательно рассматривая Тату.

      Ее уже развезло от крепкого алкоголя, но она продолжает его хлебать, будто это вода, а на улице плюс сорок. Маленькая еще – не знает, что значит похмелье после двадцати пяти.

      – Ну, – потягивается Тата, пытаясь подобрать слова, – когда у мужчины в таком возрасте нет жены или девушки, это значит, либо у него дерьмовый характер, либо он гей, – поднимает брови она, смотря на Андрея. – У тебя, понятное дело, дерьмовый характер, – тут же оправдывается она, выставляя руки вперед, – это и отпугивает пидорасов…

      В тихой ночи улицы громко смеются два голоса: один – Андрея, второй – у него в голове. Старицкий улыбается, когда видит, как расслабляется Тата, скидывает нервное напряжение. Они все еще не касаются темы потусторонних теней и побоища в квартире Старицкого.

      – А чем ты еще занимаешься? Помимо пения в клубе? – вопросительно смотрит Андрей на Тату, забирает из ее рук абсент.

      На секунду их пальцы соприкасаются. Тата вздрагивает и прячет взгляд.

      – Выживанием, в основном, – криво усмехается она. – Знаешь, – вдруг серьезно говорит девчонка, смотря куда-то сквозь пространство, – я думала, это будет веселее. Что когда уйду из дома, стану главным героем в своей истории. Но на деле оказалось, что я просто долбаная неудачница, которая не умеет ни работать, ни прогибаться под тех, кто может посодействовать в хорошей жизни. И даже мое надрывание связок в этом гадюшнике скоро перестанет мне обеспечивать крышу над головой, – так расстроенно выдыхает Тата, что холодок по коже проходится.

      Старицкий знает это чувство собственной ничтожности: сам недавно ходил по улицам города, в компании отчаяния и злости, но все изменил случай. Теперь он не один.

      – А что изменилось? – поднимает вопросительно брови Андрей, берет из ее рук абсент.

      Малум агрессивно шипит в сознании, Старицкий благосклонно делает лишь небольшой глоток алкоголя.

      – Ниже по улице открылся новый клуб – с кальянами и прочими приблудами, а наш, как устарелый притон, стал менее популярным, а популярность прямо пропорциональна моей долбаной зарплате. Так и живем, – невесело хмыкает она. – Знаешь, иногда хочется быть лучше всех. Просто так, ни за что. Например, попасть в измерение имбецилов и там стать главным президентом или вроде того. Знаю, что это бред, но блин. Стараешься, жопу рвешь, а всем плевать. – почти хныкает Тата. Старицкий ее понимает – сам зубами себе лучшую судьбу выгрызал, и с чем остался? – Хотя не, в измерение имбецилов не надо – я же свихнусь от их тупости, – отмахивается она, как будто отменяет свое желание, загаданное джинну.

      – Ты не представляешь, как права, малышка Тата.

      Антрацитовая козлиная морда вырастает неожиданно, откуда-то из плеча Андрея. Дымка обволакивает тело, превращая мужчину в сиамского близнеца с двумя головами. Клыки прячутся