Измерение. Егор Левшин

я не верю! – крикнул Павел. – Пустите меня туда! Это не смешно!

      Слёзы брызнули из глаз. Он бросился к двери, но врач схватил его за руки. Тёща разрыдалась и опустилась на скамейку.

      – Постойте, вам туда нельзя!

      – Нет, отпустите! Я потерял мать, друга, и вы хотите, чтобы ушла она?! Пустите!

      Злость переполняла Павла. Он хотел доказать доктору, что тот неправ, хотел увидеть Любу. В отчаянии он ударил врача в лицо, вырвался и попытался открыть дверь, но его тут же схватили другие врачи.

      – Пустите! Там моя жена, моя Люба, моя Любовь!

      Минут двадцать Павел бушевал. Когда врачи наконец успокоили его, сразу же дали валерьянки.

      – Поезжайте, отдохните, Павел Васильевич. Завтра всё решим.

      – Что тут решать? – простонал Павел, обессиленно закрыв лицо руками. Его плечи судорожно вздрагивали.

      Слёзы текли по щекам и у Павла, и у Марьи Викторовны. Им было всё равно, кто на них смотрит, плевать на тишину и спящих после родов женщин… Павел словно забыл о рождении Нади, его мысли были поглощены горем. Марья Викторовна же находила слабое утешение только в этом факте: родилась внучка, здоровая и крепкая.

      – Павел Васильевич, Марья Викторовна, всё будет хорошо, – повторил врач, стараясь приободрить их. – У вас родилась прекрасная девочка. Не забывайте об этом.

      – Да как тут забудешь?! – выкрикнул Павел, резко поднимаясь с места и хватая сумку со свинкой.

      Выйдя из роддома, он задрал голову к свинцовому небу, где виднелось лишь одно огромное набухшее облако, щедро осыпающее город снегом. Несколько крупных снежинок упали ему на лицо и тут же растаяли, словно слёзы, не сумев заморозить его боль.

      – За что мне это?! – прошептал Павел, обращаясь в мрачное небо.

      Простояв так несколько мучительных секунд, он опустился в машину, с трудом повернул ключ в замке зажигания и тронулся с места. На улице царила тёмная холодная зимняя ночь, сковавшая город безмолвием. Редкие прохожие кутались в шарфы, спеша укрыться в тёплых домах, а машин почти не было, лишь изредка мимо проносились одинокие фары.

      – За что, за что такое наказание?! – снова и снова повторял Павел, сжимая руль до побелевших костяшек.

      Свинка в сумке то затихала, словно затаив дыхание, то жалобно попискивала, словно понимая глубину его горя и пытаясь разделить его боль.

      – Ну как так, как так… Я только начал жить нормально, только человеком начал становиться. А тут такое, – говорил Павел, ударяя рукой об руль.

      Параллельно своим размышлениям он плавно поворачивал на плохо освещённый мост.

      – Ну как так, как же так, – повторял он.

      Мост, окутанный туманом, казался бесконечным. Фары машины выхватывали из темноты лишь несколько метров мокрого асфальта. Павел вёл машину механически, не видя дороги. Мысли его были далеко, там, в стерильной палате роддома, где он навсегда потерял свою Любу.

      – За что? За что мне это? – беззвучно шептали его губы. Слёзы застилали глаза,