Что же дальше, маленький человек?. Ханс Фаллада

продолжается довольно долго. Пиннебергу тяжко ее выслушивать, да и от выписки отвлекает, но сцена наверняка продолжалась бы еще дольше, если бы снаружи не раздался зычный голос фрау Кляйнхольц:

      – Ты где с бельем пропала, Мари? Пора его катать!

      С испуганным «о боже» Мари Кляйнхольц отскочила от стола и стула, сгребла в охапку белье и бросилась прочь. А Пиннеберг остался, весьма довольный собой. Насвистывая себе под нос, он погрузился в расчеты и иногда косился в окно – вдруг Овечка снова пройдет мимо. Но она, наверное, уже отправилась домой.

      И вот уже одиннадцать, и вот половина двенадцатого, и вот без пятнадцати двенадцать, и Пиннеберг уже напевал свое «Осанна, благословенна моя Овечка, еще месяц можно жить спокойно», и все бы хорошо – но без двенадцати минут двенадцать в контору ввалился папаша Кляйнхольц, смерил взглядом своего бухгалтера, подошел к окну и, глядя на улицу, проговорил почти задушевно:

      – Прямо не знаю, на что решиться, Пиннеберг. Но вы в воскресенье попытались спихнуть на меня выдачу фуража, а сами поехали развлекаться с девками… Такого я вам простить не могу и потому хочу уволить.

      – Герр Кляйнхольц… – храбро и по-мужски начал Пиннеберг, твердо решив заговаривать начальнику зубы до двенадцати часов, когда увольнять его будет уже поздно. – Герр Кляйнхольц, я…

      Вдруг он запнулся. Поскольку в этот миг с Банхофштрассе повернула Овечка со своей сеткой. Она быстро шла к дому, но пару раз на окна конторы все-таки покосилась. Только вот увидел ее не только Пиннеберг, ее увидел и Эмиль Кляйнхольц. Еще как увидел.

      И разъяренный Эмиль Кляйнхольц зарычал:

      – Черт побери, опять эта девка! Вы уволены с первого октября, герр Пиннеберг!

      И не успел Йоханнес Пиннеберг вставить хоть слово, как Эмиль шагнул за порог и исчез. Пиннеберг смотрел жене вслед, пока она не свернула с Рыночной площади, а потом тяжело вздохнул и бросил взгляд на часы: без трех минут двенадцать.

      Без двух минут двенадцать Пиннеберг, словно сумасшедший, промчался через двор в зернохранилище. Кинулся к Лаутербаху и выпалил, едва переведя дух:

      – Лаутербах, бегом к Кляйнхольцу увольняться! Ты дал честное слово! Он только что меня уволил.

      Эрнст Лаутербах не спеша снял руку с рычага веялки, удивленно посмотрел на Пиннеберга и сказал:

      – Во-первых, до двенадцати одна минута, и я уже не успею уволиться до полудня. А во-вторых, мне бы сперва с Шульцем переговорить, а его здесь нет. И в-третьих, неужели он именно так тебе и…

      Башенные часы под золотым петушком медленно, удар за ударом, пробили двенадцать раз. Поздно.

Герр Фридрихс, лосось и герр Бергман, но все напрасно: Пиннебергу ничего не могут предложить

      Три недели спустя – пасмурным, дождливым, холодным сентябрьским днем, очень ветреным, одним из тех дней, которые проникнуты предчувствием бесконечной темной зимы и тяжестью ложатся на сердце, –