Anamnesis. Том 2. Александр Мишкин

подо мной оглушительно треснул. Антон Иваныч закашлялся и, уронив ручку, полез за ней под стол. Кашель, донёсшийся оттуда, носил явные нотки истеричности.

      – Вы п-п-последнюю с-с-вечу – что?! – от переполняющих меня чувств я начал заикаться.

      – Шъела, дохтур, шъела! – невозмутимо повторила Евлампия Прокловна.

      – Вы? Ели? Свечи? – разум отказывался верить услышанному и требовал уточнений.

      – Ага! – с улыбкой кивнула бабка.

      – И помогло?

      – Да как рукой! – в подтверждение своих слов долгожительница энергичным жестом чиркнула себя большим пальцем по шее.

      Я вздохнул и начал санпросветработу:

      – Видите ли, Евлампия Прокловна, то, что свечи вам помогли, – замечательно. Но мне кажется, что эффект от них был бы более ярким, если бы вы принимали свечи так, как положено…

      – Так я ж их так и принимала! – удивлённо перебила меня бабка.

      Я покачал головой:

      – Нет, голубушка, вы принимали их в рот… как таблетки.

      Старушка часто закивала головой и скривилась:

      – В рот, милай, в рот! Только таблетку раз – и проглотишь, а швечку жуёшь-жуёшь, жуёшь-жуёшь… шклизкая, шволочь!

      Представив этот процесс, я поёжился. Но терпеливо продолжал внушать:

      – Евлампия Прокловна, свечи принимают не в рот!

      – А в куда? – встрепенулась бабка.

      Кашель под столом усилился. Я как бы невзначай дёрнул ногой, задев что-то мягкое. Антон Иваныч утробно охнул и завозился, однако кашлять перестал.

      – Свечи принимают… э-э-э… с другой стороны, так сказать! – попытался я корректно сформулировать путь введения ректальной свечи.

      Евлампия Прокловна уставилась на меня. В тусклых старушечьих глазках плескалось детское изумление:

      – Чаво?!

      Из-под стола, будто чёртик из коробки, выскочил багровый и потный Антон Иваныч:

      – В попу их вставляют, Прокловна, в попу!

      Повисла нехорошая тишина. Фельдшер, осознав, что сотворил, съёжился и втянул голову в плечи. Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Вечер переставал быть томным.

      – Куда-куда? – тихо переспросила Евлампия Прокловна и начала медленно приподниматься, нависая над залёгшим на столе Антоном Иванычем.

      – Туда! – пискнул тот, безуспешно пытаясь слиться с ландшафтом.

      Бабка, наконец, со скрипом распрямилась полностью и принялась объяснять несчастному фельдшеру всю никчёмность его жалкого существования. Получалось у неё весьма убедительно, хоть и не вполне цензурно.

      Я невольно заслушался: в пылкой речи Евлампии Прокловны использовались такие обороты и метафоры, которых прежде никогда и нигде мне слышать не доводилось. Видимо, бабка принесла эти знания из прошлого века… или из позапрошлого? В старой школе были мастера…

      Минут через десять милая старушка, видимо, получила полную сатисфакцию. Она умолкла, чинно уселась на своё место и целомудренно расправила на коленях длинную чёрную юбку. Застенчиво мне улыбнулась:

      – Уж