Эстер. Повесть о раскрытии еврейской души. Эстер Кей

они здесь и спят, и учатся. А девиц, кроме нас с Дорой, больше пока нет.

      – Кто это – Дора?

      – Приходи завтра утром на молитву, познакомишься, – ответила Сара, дуя на горячую кашу.

      – Завтра – вряд ли, – неуверенно сказала я.

      Во-первых, утром по субботам есть занятия в университете. Во-вторых, не слишком ли быстро я позволяю втянуть себя в этот внезапно открывшийся мне еврейский мир, так резко отличающийся от привычной реальности?

      На сладкое Сара раздала всем какое-то простенькое домашнее печенье, после чего мужчины занялись произнесением застольной молитвы.

      Мои свечи догорали.

      Москва лежала в снегу – огромная, важная, надменная. Москва и не знала, что есть тут, в районе Рижского метро, в Вышеславцевом переулке, маленькая деревянная синагога, уголок духовного Израиля.

      Небо – знало, судя по хитренькому мерцанию звезд, но не выдавало тайну. Снег не был антисемитом. Он нежно убелял все постройки, и синагогу тоже.

      Мы с Сарой спустились по лестнице к выходу. Она приложила палец к дверному косяку и объяснила мне:

      – Видишь, прибита мезуза. Внутри нее – пергамент с главной еврейской молитвой Шма.

      На воротах во дворе также имелась мезуза, и я решила последовать примеру Сары и тоже поцеловать приложенные к мезузе пальцы.

      Меня охватило ощущение святости, исходившее от моих собственных пальцев.

      – Очень интересно, – только и сказала я.

      Сара проводила меня до автобуса, и мне показалось, что она колеблется, сказать мне что-то или нет.

      В конце концов она лишь спросила:

      – Тебе далеко ехать, да?

      – В Люберцы.

      – А… Ну, давай, пока. Я тут близко живу. Счастливо!

      Мы попрощались, и я со странным чувством вошла в автобус. С меня точно слетела вся чудная святость субботы, и я с ощущением внутренней пустоты оплатила проезд и уселась рядом с парнем в наушниках, который внимал рок-музыке и экстатично дрыгал ногой в такт.

      13. Сон и реальность

      Через несколько дней после этого шабоса я увидела сон, который был странен, как все человеческие сны, ибо к чему так подходит слово странный, как не ко снам, однако было в нем, помимо присущей всем снам странности, и что-то пророчески-ясное, загадочное, но подлежащее разгадке в будущем.

      …Я смотрю на заброшенные рельсовые пути посреди степных трав и слышу во сне, как мне говорят – это Любавичи. Иду вдоль заросших травой рельсовых путей. Рельсы кончаются. Я останавливаюсь. Озираюсь по сторонам. Сбоку от путей нахожу некое строение, похожее на станцию метро, начинаю идти. Спуск в подземный зал. Люди. Одеты – как те мужчины, которых я видела в Марьинке. Впрочем, есть разные. Центр их внимания – старый и очень сияющий человек. Он смотрит на них, собравшихся в этом огромном подземном зале. Стоя на возвышении и безмолвно обращаясь к ним, он делает движение снизу вверх обеими руками, как бы говоря:

      – Летите. Летите. Вот так! Выше!

      Он