Приключения среди птиц. Уильям Генри Хадсон

желтогрудыми и малиновогрудыми трупиалами, тиранновыми мухоловками и всей сестрией певчих овсянок с маленькими хохолками; отчасти опечаленного разлукой с кардиналом, ставшим для меня птицей птиц, – везут к далекому дому, затерянному где-то посреди необъятной зеленой равнины. За зимой пришла весна, вернулись ласточки, персиковые деревья вновь оделись цветом; минуло утомительное лето, сухое и жаркое, и настали три благословенных месяца осени – март, апрель и май, когда небеса струят мягкий свет, а деревья – стоит протянуть руку – делятся вкуснейшими персиками.

      И снова зима с ее ежегодным наездом в далекий город, но в этот раз мама поехала одна. Для нас, детей, ее возвращение после долгой разлуки всегда было огромным радостным событием, настоящим праздником. Снова ощутить маму рядом, получить от нее игрушки, книги и всяческие изумительные вещицы – мы были на седьмом небе от счастья; но счастье, переполнившее меня в тот год, не измеряется никакими небесами – по сравнению с этим подарком все предыдущие и последующие подарки в моей жизни были ничто. Мама достала что-то большое, закутанное в шаль, и, взяв меня под руку, спросила, помню ли я нашу прошлогоднюю поездку в столицу и как мне нравились птицы в доме миссионера. Так вот, сказала она, наш друг пастор навсегда уехал в свою страну. Его жена – мамина лучшая подруга – женщина и добрая, и кроткая, рассказывая о своей утрате, не могла сдержать слез. Незадолго до отъезда он раздал своих птиц самым близким друзьям. Он мог быть спокоен лишь зная, что все птицы окажутся в руках столь же заботливых и любящих, как и его собственные; и, памятуя мои ежедневные дежурства у клетки с кардиналом, он подумал, что не найдет для птицы более любящих рук, чем мои. В большой клетке был кардинал!

      Мой кардинал! Я отказывался верить, даже когда, стянув с клетки шаль, снова увидел прекрасное создание и услышал знакомый громкий крик. Получить птицу мечты в подарок от этого сурового человека, смотревшего на меня, как мне казалось, с леденящей ненавистью – а я-то его уж точно ненавидел, – было поистине чудом из чудес.

      Конец той зимы стал временем моего блаженства: я жил ради птицы; а когда вернулось солнце, прибавил и налился светом день, я с возрастающей радостью начал замечать, как мой кардинал осматривается всё с большим энтузиазмом. Для него перемена была поистине огромной и волшебной. Кардинальим промыслом занимаются жители Верхней Ла-Платы: они похищают птенцов из лесных приречных гнезд, воспитывают их дóма и продают птичьим торговцам в Буэнос-Айрес – а значит, моя птица, в общем-то горожанин, впервые попала в мир зеленой листвы и травы, широкого синего неба и яркого солнца. В день, когда мы вывесили клетку за окно веранды, прикрепив ее к виноградной лозе, дул теплый пряный ветер, и сквозь молодую листву винограда просвечивало красное и зеленое солнце. Безумному восторгу кардинала не было предела: он метался по клетке, громкими воплями отвечал диким птицам в саду и время от времени заливался трелью – не теми тремя-четырьмя-шестью звуками, что обычно издают