Мельница. Арина Рунова

его защиту, под крыло старой могучей Мельницы, которую никогда и ничто не сокрушит….

      2.

      Когда Старший Брат вернулся домой, лицо его выглядело озабоченным, но не так как всегда. И Младший Брат сразу понял, что думы его не связаны с Мельницей. Что-то произошло вне доступного для них мира.

      Старший молча сел на скамью перед амбаром, предоставив Младшему самому возиться с повозкой, и стал смотреть себе под ноги.

      – Что случилось? – поинтересовался Младший Брат. – Поссорился с невестой?

      – Нет. Просто…, – он замолчал, не договорив, потом решительно поднялся и пошел в дом, жестом приглашая брата следовать за ним.

      – Отец, – сказал Старший, когда они подошли к постели старика, – из деревни я принес плохую новость.

      – Какую? – пробормотал тот, движения его руки, поглаживающей дымчатую шерсть Кошки, сразу стали быстрыми и беспокойными.

      Кошка во все глаза смотрела на Старшего Брата.

      – Говорят, что на Краю Земли началась война. Говорят, что многие наши мужчины должны идти воевать.

      Кошка перевела взгляд на Младшего. Тот, едва услышав эти слова, весь напрягся, в голове его вспыхнула мысль:

      – Я пойду на войну! – воскликнул он, а Кошка одобрительно замурчала, будто только этого и ждала.

      Отец встревожено посмотрел на своего второго сына и произнес:

      – Возможно этого и не потребуется. Вы – мельники и обеспечиваете солдат хлебом. Если вас призвать на войну, то здесь некому будет работать.

      – Он и один справится, – возразил Младший Брат, указывая на Старшего.

      – Ты будешь воевать? Ты? – удивленно поднял брови тот, испытующе глядя на брата. – Разве ты сможешь?

      В представлении Младшего Брата война всегда была смесью серого и алого. Серым выглядело все: лица и одежда солдат, грязь, небо, дождь, воздух и ветер. И на этом сером фоне – алая кровь рвущихся сердец, алая страсть убийства и разрушения, алое пламя огня и алые зрачки дьявольского рока.

      Разные картины, одна страшнее другой проплывали перед его мысленным взором. И каждый раз он видел себя с оружием в руках, посреди мертвого, но еще агонизирующего поля брани, под смертельным огнем вражеских орудий. Земля дрожит под ногами, он падает на колени и из глаз его текут серые слезы. Он не может стрелять. Он не может убить человека даже если кто-то окрестил его врагом. Он распластался в грязи, не сдерживая рыданий и орошает слезами землю, испещренную следами сотен тысяч таких же как он людей, безликих, ослепленных, измученных. Ради чего? Ради будущего? Ради мира и всеобщей любви? Неужели никто не понимает, что будущее, построенное на крови, не может быть источником мира! А что такое любовь, напившаяся боли, страданий, и упирающаяся ногами в трупы людей? Нет, – думает он, – это ложь! Ложь, навязанная злом. И мы творим зло во имя добра!

      Он видит сожженные, разграбленные дома, заплаканные, почерневшие лица детей, толпы обездоленных беженцев. Он идут, понурив тусклые морщинистые лица, тяжело переступая натруженными ногами, почти не разговаривают друг с другом, но касаются руками