Бой без правил. За любовь. Анна Гром

клаксона. Скрючившись над приборной панелью, Мишка оглядывает неприметное серое здание при детской больнице. Блядский карцер. Он дёргает ручку двери, выходит наружу, сразу же замечает свежую царапину на литом диске. Проклятье, машину взял только в субботу, новьё новьём! Он пытается отскоблить дерьмо, налипшее на низкопрофильную шину прямо носком кроссовка. Ни хрена не выходит. Миха вытирает ногу о траву, долго и витиевато матерится и, звякнув сигналкой, направляется к зданию. Миха Костров никогда не вернулся бы в эту чёртову жопу области из своей новой жизни, если бы не одно хреновое известие.

      Наташка позвонила его тренеру из автомата и как бы между прочим сообщила, что беременна. Просила денег. Когда они встретились лично, она сказала, что денег ей не надо. Чёртова истеричка. Миша не собирался жениться в двадцать три, тем более на ней, а Наташка не собиралась замуж. И рожать она не собиралась. С такой ебанутой бабой вообще не стоило связываться, от таких одни неприятности, напрасно он надеялся, что его пронесёт. Спустя семь месяцев она снова позвонила его тренеру, и вот он – Михаил Сергеевич Костров, действующий чемпион России по ММА – здесь, на пороге роддома. Эта долбаная тварь всё-таки родила. А он не мог оставить всё так. Почему? Да потому что просто не мог.

      – Михаил Сергеевич?

      В коридоре его ловит хорошенькая медсестра с круглым личиком и крупными светлыми кудрями, которые кокетливо выбиваются из-под чепца.

      – Он – это я, – Миха улыбается, вскользь проходясь взглядом по её тощеньким коленкам. Медсестричка краснеет и опускает взгляд. Впечатлилась. А как иначе? Молодой, мускулистый мужик в татуировках, в неплохих шмотках, на крутой тачке. И на рожу весьма неплох. А уж если она хоть иногда смотрит спортивные новости, то наверняка в курсе, кто он такой. Михаил Костров по прозвищу «Скала» знает цену собственной привлекательности – её адресок сегодня же будет у него в кармане. Это немного разбавляет его поганое настроение.

      Она отводит его дальше по коридору, открывает дверь палат с отказниками, пропускает вперёд. Мишке хочется заткнуть нос и уши: в комнате стоит плотный запах скисшего молока и многоголосый ор и писк. В палате бегает нянечка, которая едва успевает подойти к каждой кроватке. Сколько их вообще? Десять? Двадцать? Как вообще в таких условиях можно растить детей? Взгляд цепляется за пустую кроватку, с которой нянечка секунду назад сняла и переложила на железную тележку маленький свёрток.

      – Что это с ним?

      Мишка замечает, что свёрток не двигается и не издаёт ни звука. Ежу понятно, что там ребёнок. Скорее, тельце. Внутри шевелится какое-то неприятное чувство, оно проходится по спине холодком. Хочется передёрнуть плечами. От едва наметившегося хорошего настроения не остаётся и следа.

      – Такое бывает, очень редко, но бывает. Детям нужна эмоциональная связь, они, как цветы – если не поливать, чахнут. – Миха всё ещё непонимающе пялится на неё, и сестричка, почувствовав это, поясняет: – Сначала они громко кричат, требуют внимания, потом просто скулят, как щенята, а потом понимают, что к ним никто не подойдёт, и замолкают. Перестают расти, развиваться. А потом умирают. Обычно малышей быстро пристраивают, но порой кому-то из них не везёт. Мы делаем всё, что можем, но это порой физически сложно.

      Если Мишка ещё сомневался, то теперь… Ну и сука же!

      – Мой-то где?

      Она указывает на место у дальней стены. Миша делает один шаг, потом другой, тяжело, словно по вязкой грязи. Глубоко вздохнув, заглядывает в кроватку.

      Смуглый, с жиденькими чёрными волосами и носом-пуговицей, в цыплячье-желтом застиранном костюмчике, он лежит и смотрит куда-то в стену – там пляшут тени от кустов. Такое себе развлечение. Он не плачет. Уже не плачет. Мишка чувствует, как колет в носу, но не от запаха детских испражнений. Гнев меняется на растерянность. Костров мнётся с ноги на ногу, даже близко не представляя, что ему вообще теперь делать.

      – Точно мой?

      – Да, не сомневайтесь. Вот, заявление от Натальи Викторовны…

      Блондиночка суёт ему какие-то бумаги, а его от одного звука этого имени уже начинает тошнить. Он не сомневается, что сын его. Миха был у Наташки первым. Первый секс, первый залет. Она не хотела делать аборт – боялась, что потом не сможет родить. А оставить, видать, не захотела. Что люди-то скажут? Сука.

      – Ну, привет, друг. – Костров осторожно отгибает край рукавчика и берёт мальчишку за ладошку. Пальцы у него тоненькие, почти прозрачные, и весь он какой-то инопланетный, да вообще, как много он в своей жизни видел таких маленьких детей? Ни разу, пожалуй. Мальчик оживляется, дёргает ножками, крепко сжимает его палец в кулачке.

      – Сильный. Хороший будет удар у тебя, мелкий. – Мишка замечает, что у него осип голос. Ещё расклеиться не хватало. Отцовский инстинкт что ли пробился?

      – Это хватательный рефлекс. У всех младенцев он есть, – с улыбкой поясняет медсестра. Ей-то смешно, а ему теперь с этим жить.

      – Не разбивайте мои мечты, мадмуазель…

      – Ирина. – Она снова краснеет и опускает глаза. Костров слышал, что отцы-одиночки вызывают у дамочек лютый восторг. Теперь же он убедился