Anamnesis morbi. История болезни. Александр Мишкин

которые будут строить всяческие козни, мешая герою добраться до цели и спасти мир. А грек тем временем, отдышавшись, продолжал:

      – Бери ключи, Палыч! Возьми печать, найди жезл… ты сможешь…

      Я пристально посмотрел в тёмные глаза грека и понял, что ключи я возьму.

      – Хорошо, Димас. Но скажите мне, этот жезл… Он зачем нужен-то? Что с ним делать, когда достану?

      – Жезл даёт дар… Только жрецы Асклепия могут его принять… только они могут найти и взять сам жезл…

      – Димас, где ж я жрецов-то найду?

      Старик захрипел и больно вцепился в мою руку:

      – Не понимаешь, Палыч? Ты – жрец Асклепия, его служитель. Ты – врач!

      – Допустим. А что за дар даёт жезл?

      – Исцеление… Дар исцеления… точно знаю. И ещё что-то… Никто не владел жезлом после Асклепия. Никто не знает точно, что может жезл… какая сила в нём. Ты узнаешь. Ты будешь первым… после бога… После Асклепия. Ты заслужил, Палыч…

      По моей спине пробежали мурашки. Удивительным образом странные слова старика воспринимались всерьёз. Грек не врал, не сочинял, не предполагал даже. Он просто ЗНАЛ. Знал, что в самом деле жил на Олимпе бог-целитель Асклепий, и был у него жезл, и кто-то упрятал этот жезл в Лабиринт после гибели бога. И вот теперь мне предстоит вернуть этот жезл миру.

      Я почувствовал себя Брюсом Уиллисом, летящим к астероиду. А старик продолжал вещать:

      – Только учти, Палыч: как только ты возьмёшь печать и начнёшь свой путь к жезлу, обратного хода не будет. О том, что ты пошёл за ним, узнают очень скоро…

      – Кто узнает?

      – Охотники… не знаю, кто они, откуда, как выглядят… Прадед тоже не знал. Но он говорил так: того, кто пойдёт за жезлом, будут преследовать охотники. Будь осторожен, Палыч… будь осторожен…

      Старик закрыл глаза и, отпустив мою руку, откинулся на подушку. Глаза его закрылись. Сознание вновь покинуло многострадальца. Я присмотрелся: да нет, просто уснул. Ладно, Димас, спи, отдыхай, а я пойду переваривать полученную информацию.

      Сделав пару шагов к двери, я остановился. В ушах прозвучал хриплый голос грека, призывающий меня взять ключи. Сам не зная, зачем, я вернулся к кровати Антониди и достал из тумбочки увесистую связку. Обещал, всё-таки…

17 июля, 23—59, отделение реанимации.

      Звонок телефона разорвал в клочья блаженную тишину ординаторской. Я вскочил с кушетки, пытаясь разделить сон и явь, схватил трубку:

      – Реанимация!

      – В кардиологии клиническая смерть! Семьсот двенадцатая палата! —проорал в трубку доктор Симакин и отключился.

      – Петрович, в ружьё! В кардиологию на реанимацию!

      Мы выскочили в коридор и, подхватив «волшебные чемоданчики», устремились в кардиологию. Из седьмой палаты выбежала Клара и пристроилась в арьергарде. Боевым порядком мы пролетели тёмный коридор отделения: у семьсот двенадцатой столпились изгнанные Симакиным из палаты больные. Внутри царил полумрак, на койке у окна лежало тело пожилой женщины. Мы с Петровичем