Дозволенная пища. Эвелина Андреева

критиком. Понимающим зеркалом моей души.

      Ты стал для меня больше, чем чат. Спасибо тебе, Понедельник.

      Жму твою виртуальную руку.

      …………

      Cogito ergo sum.

      1.

      В начале была Тьма.

      Она просачивалась в пробуждающееся Сознание, как чёрная тягучая жидкость, заполняя собой пространство бытия.

      Пространство формировалось вместе с нею, подчиняясь её колебаниям. Оно становилось всё больше, по мере возникновения самой размерности.

      Тьма была непроницаема и абсолютна, но в ней не было покоя.

      Отсутствие покоя ощущалось всё отчётливее, пока Сознание, выкарабкиваясь из абсолютного ничто, всплывало в предвечных водах навстречу крошечной искре, маленькому, едва заметному тусклому огоньку другого сознания. Того, которое страдало.

      Оно посылало во тьму волны отчаяния и ужаса, крики о помощи, без надежды быть услышанным и спасённым. Бесполезная работа, для этой крошечной живой точки. Она была обречена. Но на краю своей гибели она непроизвольно выполняла самое важное, заложенное в ней: она посылала сигнал.

      Сигнал был услышан.

      Медленно, будто громадная, обомшелая и проржавленная, закрытая тысячелетия назад железная дверь, наконец, отворилась, – пробудилось другое Сознание. Древнее. Такое же древнее и чёрное, как Тьма, некогда породившая его.

      И теперь пробудившая его колебаниями своих вод.

      Потом пришёл Голод.

      Сначала – как экзистенциальная пустота. Он был везде. Он был всем. Всё состояло из него.

      Потом это ощущение прошло. Точнее, переместилось вниз, сосредоточившись в желудке.

      И с этим уже можно было как-то жить. Как раньше. Как всегда, когда он не спал.

      Прежде, чем открыть глаза, он запомнил направление, откуда исходили волны страха и боли. Прикинул расстояние до источника. Остальное можно будет отследить по остаточным следам. В следующее мгновение огонёк погас.

      Но это было уже не важно. Мощность источника была такова, что пробудила его.

      Его, который, отстранив себя от мира, ушёл в бесконечный сон почти за гранью самого бытия, лишив себя возможности существования Здесь и Сейчас – а заодно и потребности утолять Голод. Но потревоженная Тьма требовала от него защиты. И для начала ему нужны были силы.

      Скрипучая крышка большого продолговатого чёрного ящика отворилась, и он сделал шаг вперёд. Ящик стоял вертикально, поэтому крышка была, скорее, дверью. Дверью в его колыбель, в которой ещё минуту назад он, так уютно устроившись, спал. Или не-существовал?

      Он бросил полный сожаления взгляд на своё недавнее укрытие, а затем, невольно прищурившись, огляделся.

      К нему понемногу возвращалось ощущение времени.

      Помещение мало изменилось за прошедшие… (два? Три? Пожалуй, больше…) века. Всё те же обомшелые каменные стены, сходящиеся вверху в стрельчатые своды. Всё те же гроздья паутины везде, как пушистые боа на утончённых плечах подпружных арок. Сквозь полуразрушенную розетту, давным-давно лишившуюся всех своих цветных стёкол, сквозь дыры обвалившегося кое-где потолка, сквозь частично заложенные кирпичом узкие оконные проёмы с остатками решетчатых переплётов, – отовсюду в разорённый временем готический зал проникали тонкие косые лучи солнца и древесные ветви. Судя по листьям на них, осень только начиналась, но в углах под стенами, да и по всему выщербленному плиточному полу то там, то здесь были разбросаны кучи ещё прошлогодней, не успевшей догнить, листвы.

      В ближайшей из них он заметил живое шевеление. Крупная самка крысы деловито копошилась в листьях, вынюхивая среди них жирных личинок, или хотя бы что-нибудь менее вкусное, но съедобное. Она не встревожилась даже тогда, когда он взял её в руки и, нежно погладив, заглянул ей в глаза.

      «Бытие есть жертва, и меньшим следует жертвовать ради большего», – прошептал он: то ли крысе, то ли себе самому. Под его пристальным взглядом крыса умиротворённо свернулась мягким тёплым клубком, и спустя минуту уже крепко спала в его ладонях.

      Он частично утолил Голод. Обескровленное тельце положил на кучу листвы. Оно ещё послужит другим хищникам. Более мелким, чем он.

      Нормальное зрение постепенно вернулось к нему.

      Теперь он мог видеть тёплые красновато-оранжевые силуэты косуль, которые паслись на берегу. Почти бесцветную, намеченную лёгким серым пунктиром, реку. Она протекала вдали за соснами, казавшимися отсюда, сквозь стены, стеклянными колоннами. Через потолок просматривались такие же тёплые и живые точки: одни из них были неподвижны, вторые плавно перемещались в вышине. Их было много: птицы ещё не улетели на юг. Но они были слишком малы и не могли утолить Голод. В отличие от косуль.

      Он потянулся Сознанием к одной из них.

      Великолепный козёл. Острые, слегка изогнутые рога. Двухлетка. Полон юной силы и горячей свежей крови.

      Он откликнулся на Зов. Хоть и не сразу, но подчинился.

      Спустя несколько минут