Записки о виденном и слышанном. Евлалия Казанович

какая это ошибка! Многие вещи мне так противны, что я их никогда в руки не беру и вспоминаю об них с отвращением, а не уничтожаю пока потому, что, во-первых, думаю, что смерть еще не сейчас придет к моему изголовью, а во-вторых, что в них может найтись что-нибудь, – образ ли или идея, – что может мне пригодиться для лучшего впоследствии, если оно когда-нибудь наступит для меня. В-третьих – этот пункт служит подразделением второго, – читая написанное мной когда-то, я вызываю в себе прежние чувства, то, что когда-то руководило моей рукой, и в будущем, когда рука будет более опытна, возобновлять эти чувства будет очень полезно.

      Доказательством же того, насколько противно мне все написанное мной, может служить хотя бы то, что своих «Русских немцев», с тех пор как я их три дня назад окончила переписывать, я в руки больше не взяла и отправила в редакцию не пересмотренными129. Не от лени, а именно вследствие того, что они мне противны, как и все вышедшее из-под моего пера.

      Единственное утешение мое – что когда-нибудь я напишу что-нибудь лучшее.

      А стихи прямо оскорбляют мои вкус и ухо; но опять-таки с ними связано столько переживаний, они являются такой частью моей души, что к некоторым из них я, пожалуй, и действительно отношусь с нежностью, как к хорошему прошлому. Я ведь вообще из тех натур, которые скорее больше любят прошлое, чем настоящее, и наполовину живут в нем.

      В стихах моих непосредственно отразились реально разные моменты моей жизни и переживаний, и они для меня – своего рода дневник души и событий.

      Быть может, со временем, когда для меня не будет уж абсолютно никакой жизни в настоящем, они мне заменят ее, являясь отрадным, поэтичным по переживаниям прошлым, воспоминание о котором оживит безжизненность настоящего и облегчит переход в неизвестность будущего…

      Но я уверена, что когда (и если) будет напечатана моя первая вещь, я уничтожу всю эту дребедень, т. к. тогда для будущего останутся более осязательные и настоящие следы прошлого.

      7/VII. Когда я хандрю, мне тогда совсем не следует писать, потому что в это время большей частью пишется что-нибудь самое глупое и ненужное, часто ложное и фальшивое, и пишется-то плохо, потому что настоящей внутренней потребности писать в такие минуты не бывает, а так, одна скука только и скучающая блажь, ленивая, неповоротливая, ни на что не способная.

      В таких случаях подворачиваются исключительно глупые сравнения, банальные обороты, мелочные и пошлые замечания о людях и окружающем и т. п., о чем впоследствии противно и вспомнить.

      Причина – временная задержка мозговой деятельности, неправильное функционирование сосудов головного мозга, как бы оцепенение мозга в когтях злой ведьмы – хандры.

      Эх, черт с ним со всем! И сегодня (я хандрю) она явилась ко мне, постылая!..

      Позже. Иногда я бываю крайне мелочна в передаче подробностей каких-нибудь встреч и событий, и это происходит отчасти под влиянием соответствующего настроения, когда не видишь ничего целого, а хватаешься за кусочки

129

Имеется в виду очерк «На даче у русских немцев». Казанович послала очерк в «Русское богатство». В своем отзыве 23 августа 1912 г. В. Г. Короленко писал:

«Милостивая Государыня.

“На даче у русских немцев” не пойдет в “Русск[ом] богатстве”. Немцы, хотя бы и русские, – не такая уж малоизвестная народность, чтобы их стоило описывать как каких-нибудь папуасов. Ничего также особенно замечательного не представляют и их духовные стихи, чтобы приводить их на четырех страницах, да еще по-немецки. Немецкие разговоры тоже затрудняют чтение.

Впрочем, попробуйте сократить (значительно), устраните немецкий диалект и отдайте в какую-нибудь газету. Может быть, и напечатают фельетоном» (ОР РНБ. Ф. 326. № 241. Л. 2). Попытки переработки очерка нам не известны; ни сама рукопись, ни черновики ее в архиве Казанович не сохранились.