Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так. Пелам Гренвилл Вудхаус

Кардинела.

      Стэнвуд никак не мог вместить отцовского повеления.

      – Уехать из Лондона в какой-то замок?

      – Я бы на воздух съездил. Оч-чень полезно. Вам, дорогуша, вам. Воздух, молочко, яички свеженькие.

      – Не поеду я ни в какой замок!

      – Это вы говорите, дорогуша, а велит-то родитель. Не поедете, он денег не даст, что вы тогда запоете? Прям как в Писании: один сказал «Иду» – и не пошел, а другой сказал «Не иду», и пошел как миленький [3]. Против отца, дорогуша, не попрешь.

      Даже туманный разум понял, что это правда. Стэнвуд застонал и зарыл лицо в подушку. Что теперь мечтать о долгих беседах с Эйлин? Да, он готовил неделями то, что прошепчет в ее перламутровое ушко, но ничего не выйдет. Она будет здесь, он – в замке. Как во многих фильмах, где она играла, молодые сердца разлучены в самую что ни на есть весеннюю пору.

      – Биворский замок!.. – мечтательно произнес Огастес, так, словно смаковал бесценное вино. Среди миллионов, населяющих Лондон, никто не любил аристократию больше, чем он. Из преступного прошлого он вспоминал с удовольствием одно – как проник в кладовую графини, где его укусил жесткошерстный терьер. – А я его видел когда-то. Катался там на велике. Красивые места. Романтические. Кто бы мог подумать! Вот как бывает, а? Ну, дорогуша, подъем. Мойтесь-купайтесь, а я вам одеться приготовлю. Синий костюм, розоватую рубашку, носочки в тон, – перечислял Огастес, большой поклонник красоты. Он полагал, что хозяина никак не превратишь в картинку, но розоватая рубашка все-таки поможет.

      Глава III

      Среброголосый певец «Уэстерн Юниона», превзошедший соловья благодаря особым пастилкам, спел в трубку ту прекрасную песню, которая начинается словами:

      С днем рожденья, С днем рожденья,

      а продолжается, если кто забыл, так:

      С днем рожденья, С днем рожде-е-е-нья!

      Через час с небольшим Клод Персиваль Джон Деламер Коббодд, пятый граф Шортлендский, стоял у окна своего кабинета (Биворский замок, Кент), перебирая в кармане два шиллинга восемь пенсов, оставшихся от месячного пособия, выданного старшей дочерью. Думал он о том, насколько было бы лучше, если бы он ощупывал двести фунтов.

      Солнце, пленившее в одиннадцать Огастеса Ворра, пленило в четверть двенадцатого и графа. Оно сияло. Оно золотило воду рва и башни замка. Оно играло на стенах, увитых плющом, от необитаемого крыла, сооруженного в 1259 году, до приспособленных к современности комнат, где обитало семейство. Но когда расшалившийся луч решился заглянуть в кабинет, он наткнулся на коренастого, незлобивого с виду человека, напоминающего дворецкого в скорби, и быстро исчез.

      Дело в том, что двенадцатое мая, день его рождения, застало лорда Шортлендса не в лучшую минуту. Он пребывал в унынии и не ждал ничего хорошего от грядущих дней. Завидев ров, он подумал, как думал часто, что тот исключительно противен.

      На самом деле, если отвлечься от легкого запаха тины и дохлых угрей, ров был достаточно хорош. Однако мы зря потратим время, пытаясь внушить это лорду Шортлендсу. Он давно невзлюбил обитель предков, а сейчас вдобавок

3

См. Мф. 21:30.