Это как день посреди ночи. Ясмина Хадра

за меня, все рухнуло. Я дождался, когда все поужинают, вынул из укромного местечка кошелек и дрожащей рукой протянул родителю плоды моих трудов.

      – Что это? – недоверчиво спросил он.

      – Я не умею считать… Это деньги, которые я заработал, продавая птиц.

      – Каких еще птиц?

      – Щеглов. Я ловлю их с помощью обмазанных клеем веток…

      Отец злобно схватил меня за руку, не давая больше сказать ни слова. Его глаза вновь стали похожи на два раскаленных добела шара. Когда он заговорил со мной, голос его дрожал от волнения.

      – А теперь, дитя мое, не упусти ни одного слова из того, что я тебе скажу. Мне не нужны ни твои деньги, ни имам у изголовья моей постели.

      Чем больше я кривился от боли, тем сильнее он сжимал мое запястье.

      – Вот видишь?.. Тебе больно. И твое страдание я ощущаю в самых глубинах моего естества. Нет, я не хочу размозжить тебе руку, я лишь пытаюсь вбить в твою маленькую головку, что я не призрак, я живу, я из плоти и крови.

      Мои ногти впились в его ладонь. Слезы застили взор. Я задыхался от боли, но о том, чтобы застонать или заплакать, и речи быть не могло. Мерилом моих отношений с отцом была честь, а мерилом чести – наша способность преодолевать жизненные невзгоды и трудности.

      – Что ты видишь? Вот здесь, прямо у тебя перед носом? – спросил он, показывая на низкий столик, уставленный остатками трапезы.

      – Наш ужин, папа.

      – Мы не пируем, но у тебя есть еда и ты не голодаешь, верно?

      – Да, папа.

      – С тех пор как мы поселились в этом патио, ты хоть раз ложился спать на голодный желудок?

      – Нет, папа.

      – А этот столик, за которым ты ужинаешь, был у нас, когда мы сюда приехали?

      – Нет, папа.

      – А керосиновая печка, вон там в углу, ее нам что, подарили? Или, может, мы нашли ее на улице?

      – Ее нам купил ты, папа.

      – По приезде сюда мы жили при свете каганца – крохотного фитилька, плавающего в лужице масла, помнишь?.. А теперь?

      – Теперь у нас есть керосиновая лампа.

      – А матрасы, одеяла, подушки, ведро, веник?

      – Это все купил ты, папа.

      – Тогда почему ты, дитя мое, никак не хочешь меня понять? Когда-то я тебе уже сказал, что хоть и получил расчет, но душу Богу еще не отдал. Сохранить для тебя землю наших предков оказалось не в моей власти, и я об этом очень сожалею. Ты даже представить себе не можешь, до какой степени. Не проходит и минуты, чтобы я себя в этом не упрекнул. Но я не опускаю рук и вкалываю, как проклятый, чтобы вновь встать на ноги. Потому что пройти этот трудный путь должен сам, без посторонней помощи. Ты слушаешь меня, мальчик мой? Я не хочу, чтобы ты чувствовал вину за то, что с нами произошло. Ты здесь ни при чем. Ты ничего мне не должен, и я не пошлю тебя надрываться, как каторжному, чтобы мы могли свести концы с концами. Такое решение не для меня. Я падаю и опять поднимаюсь, это цена, которую мне приходится платить, но обиды ни на кого не таю. И я добьюсь своего, обещаю тебе. Неужели