Повесть о человеке волчьего клана. Эйрик Годвирдсон

он вроде бы быстро – костер жарко пылал, над огнем висел котелок с водой да веточками смородины, ощипанная и выпотрошенная птица, обернутая широкими листьями лопуха и набитая ароматными травами, была плотно обмазана сизоватой глиной, затем отправилась в пышущие малиновым жаром угли, а на расстеленном лоскуте льна лежал надерганный неподалеку дикий лук. Не ранняя весна, листочки у лука того уже огрубели, да и на цвету уже весь, а все равно душист, даже просто так с краюхой хлебной хорошо жевать. Пока с костром занимался, ужин проворил, травы собирал – сколько-то времени да и прошло. Глядь – а уж вот небо уже из слегка подернутого золотистой пенкой вечерней зари стало ярко-медным, ровно что грива волос самого юного снеррга! А затем и густо-алым пламенем горизонт налился, закатилось золотое солнце-яблоко, и стало понятно, что еще немного, и падет на лес синева ночных теней.

      – А вовремя я ночлег-то нашел! – довольный собой, юноша захрустел белой луковицей саранки – он накопал их днем раньше, часть сразу сварил в похлебке, часть отмыл да покидал в сумку. Сырые они были тоже вкусные, сладковатые и хрустящие.

      Языки пламени вели свой завораживающий танец – смотреть на них можно было сколь угодно долго. Периодически подкармливая костер сухими ветками, да потягивая из маленькой миски смородиновый отвар, Ингольв дождался готовности рябчика, поел и растянулся на плаще, расстеленном поверх еловых лап.

      Звезды, крупные и ясные, как всегда на исходе лета, часто усыпали небо, мерцая и по временам подмигивая неведомо кому. Это было красиво, и юноша смотрел в небо долго, гадая, кому же все-таки шлют привет переливчатые небесные огни. Так ничего и не надумал, зато сказок про то припомнил всяких – уйму просто. Был бы с кем-то, так и вслух рассказать недурно было бы даже, но спутников у него не было. Не сойкам же рассказывать! Да и те уже спят, а у ночных птиц – свои песни-истории, человечьи им ни к чему. Спать же Ингольву, тем не менее, пока не хотелось. Он подтянул к себе поближе поясную сумку – ее вместе с остальным снаряжением он снял еще перед разведением костра; порылся, достал мунхарпу1. Первый глубокий звук разлился по лесу, как капля смолы по коре истомленного жарой соснового ствола – неспешно, тягуче. Затих. Второй удар по стальному язычку мунхарпы, третий, все быстрее – юноша закручивал хитрый узор мелодии. Звуки прихотливо менялись – то дробясь каплями, то разливаясь широко и вольно, то растягиваясь тягучим стоном-вздохом… Он играл, полуприкрыв глаза, и не сразу заметил, что рождающаяся по его воле мелодия кое-кого привлекла. Нет, не соек – те не проснулись бы ради человеческой выдумки. И не ночных лесных зверьков, но обитателей чащи куда как интереснее и забавнее всех пернатых и шерстистых. Попрыгушки. Так их называли. По самой границе света от костра кружили в каком-то диковатом танце маленькие сгустки живой и подвижной темноты, ощутимо более плотной и густой, чем ночной

1

То же, что и варган, хомус, доромб или дрымба.