Лунные девочки. Лорэ́ Отоньо

тоже улыбался, даже хохотал, – и мама, она еще не знала, что через несколько лет будут сильно грустить.

      Пока же мальчик был совсем крохой – розовощекий, пухлый, с темным пушком на макушке и голубыми, как небо над роддомом, глазами, – все десять баллов по шкале Апгар.

      Мама брала его, туго спеленатого, в руки и подносила к открытому в палате окну, а под ним внизу стоял папа. Он кричал, смеялся, тряс кулаками, хотя видел лишь кулек из одеяла.

      Мальчик читал все мамины мысли, она их особо и не скрывала, но ответить ей не мог, хотя очень хотел.

      Он, например, знал: в первую минуту его жизни мама поняла, что ей теперь никто в этом мире больше не понадобится. Есть мальчик – этого достаточно. Но ему от этого было грустно, ведь он знал, что будет с мамой не так долго, как ей хочется. Ему придется уйти, а ей – остаться и искать его всю жизнь.

      Маму было жалко, но изменить ее судьбу мальчик не мог, потому что был сначала туго спеленатым младенцем (и еще не умел ни говорить, ни показывать знаки пальцами), а потом – забыл. Все всегда забывают те откровения, с которыми родились.

      Из роддома маму с мальчиком приехал забирать папа. Он в первый раз в жизни заказал такси, и это подчеркнуло торжественность момента. На папе был коричневый брючный костюм, он надел его в третий раз в жизни: сначала на выпускной в школе, затем на свадьбу и, наконец, на выписку из роддома. Папа начистил до блеска черные кожаные туфли, выбрил щеки, растер ладонями одеколон и похлопал по лицу.

      По дороге он попросил таксиста притормозить у палатки с цветами, купил алые гвоздики. Папа всегда путал, какое число цветов на праздник, а какое – на похороны. Он купил шесть цветков, это его любимое число.

      Продавщица удивилась, но не подсказала: у нее ночью напился муж, и этим утром она злилась и мучилась от недосыпа. Радость папы ее раздражала – стоит перед ней, сияет, как начищенное медное блюдо, вся жизнь у него впереди, вон, даже сдачу не взял со своих трех рублей, чтоб ему пусто было!

      Когда папа подъехал к роддому, то первым делом забрал у мамы кулек с мальчиком, затем вручил ей букет и поцеловал в щеку. Маме одного взгляда на гвоздики хватило, чтобы распознать ошибку. Лицо ее меняло цвет каждую секунду: побледнела, позеленела, пожелтела и покраснела – и стала злее продавщицы в цветочном магазине.

      К ним подбежал фотограф, попросил сделать торжественные лица. Мама хотела на него гаркнуть, но сдержалась. Папа выпрямился, приосанился, улыбнулся во весь рот и чуть вытянул вперед мальчика, будто показывая его фотографу и миру. А рядом встала мама в легком ситцевом платье, с русыми локонами, убранными в высокий пучок, жизнерадостными гвоздиками – сгорбленная и с перекошенным лицом.

      Втроем они подошли к такси, и мама начала ругаться на папу, когда он приоткрыл перед ней дверь автомобиля. В машине она продолжила – и кричала до самого дома. Папе повезло, что город был маленьким, и ехали они всего восемь минут.

      Когда мальчика занесли в однокомнатную квартиру на пятом этаже, его там встретили две бабушки и два дедушки. Конечно, ведь маме и папе мальчика было всего по 19 лет. Они вместе