Сноуборд. Никита Ирз

оэтому я и оказался в реабилитационном центре для зависимых от кофеина. Да, славные были времена, когда кофе свободно продавался в магазинах. Можно было покупать его в зернах, молотым, растворимым, в дрип-пакетиках, в капсулах… Москва была полна потрясающих кофеен, где можно было пить кофе – не поверите – с кофеином. Современному поколению мои слова, конечно, покажутся старческим брюзжанием. Да чего уж там! Брюзжанием зависимого человека. Но давайте обо всем по порядку!

      В недалеком прошлом, когда Москва, как я уже упоминал, была забита кофейнями, я был студентом-историком. Каждый день я заглатывал чашку растворимого кофе за завтраком и выпивал еще по меньшей мере одну в кофейне по дороге в университет. Это было прекрасное время! Мы с университетскими товарищами, кажется, только благодаря этому напитку и закрывали сессии на «хорошо» и «отлично». После пар, бывало, пропускали по каппучино в «Сноуборде» – так называлась сеть кофеен, куда молодые люди ходили не просто взять на бегу картонный стаканчик в ларьке, а наведывались туда, чтобы приятно провести время – в одиночестве, с друзьями или любимыми. «Сноуборд» отличался от других кофеен характерным антуражем в виде потертых кресел, старых книг и настольных компьютеров из нулевых годов двадцать первого века. Потолки были украшены светодиодными лампами, наполнявшими помещение холодным светом. Считалось, что именно при таких лампах работали в московских офисах в первые два десятилетия двадцать первого века. Почему кофейня носила такое название? Истинный ответ на этот вопрос до сих пор остается неизвестным, и нас, посетителей «Сноуборда», он практически не заботил. Возможно, выбор названия был продиктован желанием создателей заведения культивировать таким образом зимний колорит России и привлечь внимание посетителей к этому традиционному в наших широтах виду досуга. Среди голубых экранов старых компьютеров, неизменно изображавших один из символов начала третьего тысячелетия – зеленое поле и небо с облачками – стояли приваленные к стене сноуборды, а каждый работавший в кофейне бариста был обязан взирать на клиента сквозь лупоглазые очки для указанного спорта. Несоблюдение этого правила приводило к немедленному увольнению нарушителя. Руководство компании само поощряло доносы клиентов на таких сотрудников. Этими драконовскими мерами достигалась анонимность и прозрачный беспристрастный подход последних при работе с клиентами.

      Кажется, последний фактор немало способствовал популярности «Сноуборда» среди молодых людей, которые могли делать заказ, обходясь холодным протокольным обращением к обезличенному бариста и не утруждая себя взглядом в лицо незнакомца.

      «Сноуборд» был символом студенчества, пристанищем неформалов, хипстеров и других прогрессивных личностей, снабжая их организм как необходимым для нормального существования кофеином, так и соответствующей ритуалу приема кофе приятной атмосферой.

      Но в один не очень прекрасный день государство озаботилось повышением количества сердечных заболеваний среди молодых людей. Лидером среди этих недугов была тахикардия. Недолго думая, власти провели опросы общественного мнения. Тут-то и выяснилось, что молодежь в России и особенно в Москве просто поголовно пьет не менее трех чашек кофе в день. Это был некий усредненный и, пожалуй, не очень правдивый показатель, поскольку количество выпиваемых чашек кофе постепенно увеличивалось, и к тому моменту, когда кофе и все содержащие кофеин товары постепенно начали становиться незаконными, мы с друзьями выпивали по восемь-десять чашек ежедневно.

      Противокофеиновые меры начинались безобидно – из магазинов постепенно стали пропадать энергетические напитки. Были, правда, и те, для кого уже это стало настоящим ударом. Например, моя одногруппница Зоя. Человек с этим непривычным для обывателя двадцать первого века именем несколько раз за день озаряла аудитории, где проходили наши занятия, тем самым коротким, негромким, но все же звонким звуком свободы. «Чпоньк!» – это Зоя открыла банку «Красного бычка» – напитка, который, по словам маркетологов, буквально снабжал крыльями того, кто его пил. Когда поставки «Красного бычка» прекратились, а все уже произведенные партии были изъяты – Зоя решила свести счеты с жизнью. Не скажу, что мы все были шокированы ее уходом – у нее были весьма своеобразные отношения со всеми нами и, как бы цинично это ни звучало, практически никому из нас, включая преподавателей, не было никакого дела до того, что происходило со здоровьем Зои, как ментальным, так и физическим.

      Каково же было наше удивление, когда самоубийство Зои получило широкий резонанс в различных средствах массовой информации. У всех нас – от декана нашего факультета до рядовых студентов вроде меня безуспешно пытались взять интервью. Почему безуспешно? Нам просто нечего было рассказать о Зое – до такой степени она была отстранена от жизни нашего коллектива кофеманов-сноубордистов или кофердистов, как мы стали сами себя называть с легкого языка моего приятеля Коли, которого за его чрезмерную любовь к каламбурам и всяческому языковому юмору мы прозвали сначала каламбастером, а затем Колямбастером, вплетя его имя в этот почетно-насмешливый титул.

      Уход Зои, как я узнал со временем, стал причиной открытия первого реабилитационного центра для людей с острой зависимостью от содержавших