И это тоже мы. С гидом по подворотням нашей сущности. Виталий Ткачёв

ты чего, это же ещё в школе было, когда на языковой практике учились в ГДР в девятом классе.

      – Целовались?

      – Ну так несерьёзно, подростками же ещё были.

      Что касается артиста, то его конкретная личность, как всегда, осталась загадкой. Старый школьный друг, когда Вениамин Ростиславович у него поинтересовался спустя некоторое время, тоже не знал, с кем поимённо прыгали по девчонкам. А больше спросить было и не у кого. Ну не спрашивать же заслуженного, точнее, народного артиста, кем он был в той жизни, как выглядел и под какой тогда вместе с ними прыгал «девичьей» фамилией. Глупо же и не очень тактично. Да и где она теперь, эта знаменитость, ищи-свищи на просторах почитания.

      Таким человеком был Вениамин Ростиславович всю жизнь: его узнавали, а он оставался всякий раз в неведении. Постоянно моложавый вид объяснялся просто: высокий, худощавый, спортивного телосложения, без какого-либо живота вообще в его возрасте, с развитым мускулистым торсом, видимой талией, узкими бёдрами и пружинистой, уверенной походкой. Просто самый натуральный дворовый пацан, совсем не солидного и респектабельного вида. В его годы и при его росте он носил брюки сорок шестого размера, да ещё подпоясывал их ремнём для верности. При этом пиджаки в его гардеробе были на два размера больше. У него практически не было глубоких морщин ни на лбу, ни на щеках. Вокруг глаз, конечно, они дружно скопились, но не ярко выраженные и мелкие, так что были незаметны при беглом взгляде. А когда он одевался по-спортивному: джинсы, футболка, кроссовки, перевёрнутая козырьком назад бейсболка, простенький молодёжный рюкзачок через плечо, то вряд ли казался человеком почти пенсионного возраста. Пару раз ему даже давали от тридцати пяти до сорока лет. В метро ему иногда выговаривали, что он, молодой, сидит, а старшие стоят, хотя эти старшие с видом пивного бочонка были если не моложе его, то уж, по крайней мере, не старше. Особенно располневшие от многолетних домашних забот женщины сразу после резкого проникновения в вагон вставали вплотную и, якобы случайно, старались наступить ему на ногу, обращая его внимание на себя. Он не вступал в дискуссии и не ругался, а брал и любезно уступал место, делая вид, что не замечает откровенной и необоснованной претензии, поскольку где-то в глубине считал себя именно молодым человеком, который не прописывал у себя «седое сердце». На что ему, собственно, было тогда раздражаться и обижаться? На свой внешний вид, на самого себя? Ему это было несвойственно: он себя ценил высоко и потому любил, любил настолько, чтобы не выяснять отношения из-за облика со своим собственным эго, сохраняя гармонию и экологию души.

      Каждое лето он ездил к тёплому южному морю на полмесяца минимум, где ежедневно проплывал километра по два при любом цвете флага на вышке спасателей, смущая последних своей решимостью. Километр на восходе, когда солнце ещё не так конкретно, и километр на закате, когда оно уже утрачивало свои реальные очертания. Плавать он умел хорошо с детства, когда несколько лет родители водили его на занятия в легендарный, но ныне снесённый бассейн