Жнивьё. Мэд Эссенс

лишнее движение в сторону воспринималось как дурной знак, а неосторожно оброненное слово могло забросить тебя в могилу, было страшно говорить вообще. Народ наш не очень хотел держать себя в руках. Всё искали оправдание своей злобе, искали причину в ком-то другом, хотя сами прекрасно знали, что ни они, ни кто-либо другой в этом не виноват.

      Я помню, как бессонными ночами слушал крики и плач, которые, как мне казалось, очень громко сверлили собой стены вокруг меня. Такие пронзительные и острые, они застревали в кусках бетона и ещё долго эхом пытались пробиться дальше, вниз по высотке, но глубже моего маленького детского ума не уходили. Я запомнил это лишь потому, что в будущем очень редко слышал что-то подобное, что-то настолько же реальное и почти ощутимое, насколько невозможное. Вы могли подумать, что причиной тому стали смерти и горе. Возможно, близкие родственники потеряли ребёнка. Может быть, обманули кого-то, раздели до самой последней нитки и подло сбежали? Нет.

      Радиолы у тех, что побогаче, а у простых рабочих маленькие кухонные радиоприёмники не смолкали круглыми сутками. Вот уже несколько месяцев к ряду новостные частоты трубят о том, что мир разваливается на куски. Ещё совсем недавно они смело и отчаянно били себя пяткой в грудь и заявляли о том, что нас это никогда в жизни не коснётся, что все беды обойдут стороной, а правительство уже предприняло все шаги к решению этой проблемы.

      Шёл 1960-ый год, и маленького мальчика по имени Энтони, что безостановочно слушал эти радиопередачи прямо в машине, везут далеко-далеко за границу, вглубь огромного материка, чтобы хоть там ни одна напасть нас не сломила. Так говорила мне мама. Уверяла, держала мои маленькие ручки в своих, больших и тёплых, смотрела прямо в глаза и просила быть очень смелым и мужественным. А я, признаться честно, и не боялся ничего, не понимал всей суматохи и паники. А потом началось землетрясение.

      Вы когда-нибудь слышали, как трещат камни? Имеете представление о том, как рвутся пласты земли? Может быть, когда-нибудь слышали о том, с каким треском падает гигантская секвойя? Всё это меркнет перед тем, какую картину нарисовало моё детское воображение. Невозможно было ехать по дороге, которая трещала по швам и расходилась от вибрации, опрокидывавшей людей на землю. Я никогда в своей жизни больше не слышал такого количества фраз «Это невозможно!». Моё маленькое тельце сидело на трясущейся словно желе земле и смотрело вдаль… На то, как падают линии электро передач. Как многотонные стальные опоры гнутся и заваливаются в сторону, обрывая толстенные кабеля. Как трясутся и хрустят деревья – всё равно какие, потому что ни одному из них не удалось устоять. Маленькая заправка, которую мы только-только проехали, потрескалась, словно пересохшая грязь под ногами – пластами, различными ромбами и квадратами, вся в сеточку. Но магнитола в машине всё также несмолкаемо твердила нам, что бояться нечего, и проблемы остального мира не смогут нас коснуться. Мне было пять лет, когда я впервые понял, что наше правительство нас обманывает.

      Я никогда более не смог по-настоящему оказаться «дома». Мы жили в машине, постоянно переезжали всё дальше и дальше вглубь, подальше от побережий, подальше от скал, часами рассматривали карту, на которой мама и папа показывали мне крохотную точку среди всего разнообразия названий, синих линий рек, коричневых хребтов гор, куда больших точек столичных городов и многого другого. Я спрашивал, почему мы не поедем в большой город, на что они всегда находили причину. Мы были бедны, часто голодали, иногда воровали и бензин, и еду. Я плохо помню нашу жизнь в дороге, потому что много спал – мать говорила, что так мы быстрее путешествуем, как бы перемещаемся во времени. Но совсем не говорила, что позволить себе покормить меня чаще раза в сутки они не могли.

      Они, мои родители, как и многие другие бежавшие в центральные регионы, бежали в первую очередь от самих себя. Много позже, когда землетрясения стали нормой, магнитола в машине стала рассказывать, куда лучше всего поехать, чтобы минимизировать последствия этих трясок. Даже после того, как ведущие и правительство нагло лгали прямо в глаза… «Ошиблись. Ничего страшного.» Они не верили в худшее до последнего. Не читали умных книг, не смотрели правде в глаза, не считали нужным предугадать дальнейшие события. Высшее образование, учёные степени, а ведут себя как подневольные солдаты, которым сказали бежать, но не сказали куда и сколько. Проезжая мимо крупных городов мы видели лишь очереди и толпы, которые покупали на последние деньги еду и тёплую одежду. На всех больших дорогах заторы из машин тянулись на многие километры, но все как один говорили, что едут «в гости, посмотреть страну, полюбоваться». Вероятно, они говорят это при мне, дабы не вызывать панику и лишних вопросов, но они не знают, что этого бреда я наслушался на три жизни вперёд. Я не верю вашей милой улыбке, мистер Пэррой. Я вижу, как потеет ваш лоб и дёргается глаз, а ваша жена прячет мокрое от слёз лицо руками. Но будь по вашему, я подыграю в этой «игре в отрицание».

      Крохотные точки на карте зачастую оказывались деревнями. Старыми, пыльными, затхлыми, едва живыми, такими, что по одному лишь виду их жителей можно было назвать примерную эпоху, в которую они родились. Отрезанные от всякой цивилизации, забывшие про телефоны и радио, про телеграммы и электричество, про газ и машины