Проверка огнем. Александр Тамоников

побольше, сахару, выписал на меня?

      Ординарец кинулся к котелку и огромному куску хлеба, что стояли на подоконнике:

      – Все, как приказали, товарищ командир. Даже теплое еще! Вот только на кухне сахару не было, пряник я нашел у себя в запасах.

      Зубарев подхватил котелок, кинул разведчику:

      – Подожди с разговорами, пускай девчонка поест. Ведь там душа непонятно на чем держится. Жди полчаса, – сказал полковник и сам отнес в кабинет обед.

      Там он выставил перед дрожащей девочкой еду:

      – Ну все, давай не стесняйся, вот ложка тебе. Ты ешь, я смотреть не буду. Сколько хочешь ешь, это тебе все. Одежду сейчас принесут сухую, а твою в стирку. Потом… с разведчиком поговоришь с нашим… это все по его части. Давай, поешь, обед по расписанию, как говорится.

      Его визитерша кивнула и медленно принялась за еду, тщательно разжевывая каждый кусочек. Она и правда стеснялась того, что руки ее совсем не слушаются, то и дело проливая драгоценные капли бульона на стол. Поэтому почти уткнулась лицом в тарелку, стараясь удержать животное желание есть быстро, жадно, запихать в себя такую вкусную еду!

      Полковник Зубарев тем временем забрал разрисованную ею схему и вынес ее в коридор. Там его ждал капитан Шубин. Зубарев передал драгоценный документ из рук в руки:

      – Вот, держи, отнеси к особисту, изучайте. Третья дверь направо, и через полчаса жду вас у себя в кабинете. Она… – Полковник опять смутился того, что проявляет излишнюю заботу о девочке. – Пообедает да в сухое переоденется, а то совсем измученная. – Он снова не удержался от вздоха. – Одни глаза, в чем только душа держится. Пускай силенок наберется немного, разговор, я так понимаю, долгий будет. – Зубарев покачал головой и сник, будто какая-то тяжесть навалилась на плечи, и скрылся снова за дверью кабинета.

      Его голос загудел из глубины кабинета опять ласково, с теплыми нотками:

      – Ты чего ж так мало поела? Ну воробей же клюет больше. Давай-ка ешь хлеб, а потом пряник с чаем.

      – Нельзя много есть после голодовки, – серьезно отозвалась девочка. – Иначе заворот кишок случится. Можно по чуть-чуть и только жидкую пищу. Я вот чай пью, не переживайте.

      – А сахар-то клади, хоть три куска клади, не стесняйся. – Полковник положил на треснутое блюдце рядом с ней горсть запыленных кусочков сахара, хранившихся в ящике стола на время ночных бдений. – Вот сухари бери, размачивай в чае и потихоньку ешь. Держи, все тебе, забирай. – Николай Трофимович засуетился, нашел кусок газеты и принялся заворачивать в него гостинцы.

      Он приговаривал, стараясь скрыть острую жалость к этим узким, как ветки, запястьям, заляпанному грязью острому личику. А она, жалость эта, душила изнутри, выжигала все в груди, и он все повторял, чтобы хоть как-то проявить свое внимание:

      – Чай пей, пей! Как выпьешь, сразу свежий принесу. Чай – это хорошо. – От несвоевременной и непонятно пока, оправданной ли жалости Зубарев говорил и говорил: – Я вот и сам за день