Кодекс падших. Татьяна Мур

двигаются только те, кто чувствует улицу как продолжение собственного тела. Плавно, точно, будто знает, где хрупкий асфальт и где шаг звучит громче.

      Пальцы в карманах, куртка распахнута на одно плечо. Под ней – простая рубашка, ворот растянут, как после драки или ночи, проведённой не дома.

      Он не был красивым в привычном смысле. Но был… весомым.

      Тонкие скулы, губы, будто тронутые шрамом. Брови, словно постоянно задают вопрос.

      И взгляд – холодный, внимательный, всегда чуть насмешливый. Такой, что ловишь себя на желании услышать, о чём он думает, когда молчит.

      Когда он курил – делал это лениво, с лёгкой плотностью. Как привычку, которая давно стала частью дыхания.

      Он пах дымом, кожей, металлом. Не парфюмом. Не мылом. А собой.

      И теми улицами, по которым только он знал короткий путь.

      Он подошёл к станции.

      – Ты поздно, – сказала Талла, выходя из тени.

      На ней плащ с прорезями, волосы тугим узлом, губы подкрашены чем-то чёрным, будто пеплом.

      Он остановился под фонарём. Свет скользнул по его скулам, зацепился за ворот, за шрам на ключице. Он не ответил. Только посмотрел на неё. Тот самый взгляд.

      – Занят был, – сказал после паузы.

      – Занят… – Талла усмехнулась.– Это ты про ту девчонку, что вынырнула тебе под ноги?

      Он вытащил конверт, протянул.

      Рука – тонкая, жилистая, с кольцом без камня на среднем пальце. Она взяла осторожно, не касаясь кожи.

      – Что-то у тебя с лицом. Не соскучился ли ты, а, Мир?

      Он усмехнулся уголком рта.

      – Всё?

      – Всё, – подтвердила она.

      На секунду замолчала. Потом сделала шаг ближе, глядя прямо.

      – Осторожнее будь.

      Он не шелохнулся. Только выдох – короткий, как обрыв мысли. И пошёл прочь, не оборачиваясь.

      И только когда шаги стихли, Талла тихо сказала – будто самой себе:

      – …и всё-таки что-то случилось.

      Он шёл обратно по длинному переходу – мимо обрушенного проёма, вдоль стены, где кирпичи были выложены в узор в виде шестерни.

      Кабели над головой свисали, как корни, воздух становился гуще. Здесь пахло дымом, металлом, потом – и чем-то пряным, неуловимым, как специя в старом вине.

      Он знал, что это значит. Она здесь.

      Комнаты были полутёмными, тускло освещёнными стеклянными трубками, в которых гулял тусклый магический свет.

      Голоса – глушёные. Крики из глубин – неразборчивые, но привычные.

      Он сбросил куртку, прошёл внутрь.

      Никто не окликнул – он был тем, кого не трогают.

      В центре, в самой глубокой комнате, на бетонных плитах лежали подушки.

      Она сидела у стены, на низком табурете. Весь свет падал на её плечо, обнажённое, с чёрным узором – как ожог, оставшийся навсегда.

      Волосы светлые, собраны высоко в пучок. Линия спины прямая, шея – как у статуи.

      Она не подняла голову.

      Только сказала:

      – Ты странно идёшь.

      Мир остановился.

      – Я устал.

      Она медленно повернулась. В её лице не было ни злости, ни ревности. Только