Будюмкан. Забайкальская глубинка. Антонина Скворцова

были, «солошши», всё ели с удовольствием. Даже сырые помидоры. Бабушка Зоя говорит мне: «Ты на меня похожа, нос-то такой же картошкой!» А мне не нравится. Я мотаю головой. А дед Гоша закурит самосад и опять врет.

      Время покосно

      Да об чем сказывать-то, стара я, немощна. А надчалась-то я на покосе, все нутро теперича болит. Дамно это было, уж стара я стала, а вот все, кажись, помню. Утром, чуть свет встанешь, покуда коров почилькашь, чушек назобишь, всё приберешь, и уж солнце-то повыше зайдёт, а время покосно. Идешь, всё браво кругом: кобылки прыгают, пташки на всяки голоса поют, но, кабыть, придёшь и мунтулишь. Далеконько ходили, и как дожили, не знай, еды-то почти не брали: хлебчишка, молочишка, где огурец да лук там, так и дюжили. Чай-то варили на таганке. До того за день-то усоборуешься едва ноги домой приташшыш, а ешо, если меташь, дак и вовсе. Рожень-то под котору копну, хоть волком вой, прота [шшы] ть не можно. Попадёт кочка, её, эту рожень и так, и едак. И вот так, и вот едак, выздохнуть не можно. Пока роса – косили, литовка-то то браво косит, то прота [шшы] ть не можно, все руки смозолишь. Порой в день, который, раз, два, а то и три раза, на строк земляных нарвёсся. Вот оне, если рот разинешь, – изъедят: ни глаз, ни рота не видно. Но мы их зорили. Потихоньку обкосишь их, оне успокоятся, потом подбежишь, литовкой их вместе с гайном вырвешь и – в сторону, а сам – наутёк. Оне полетают, полетают у гайна-то да куды-то деваются. Подбежишь, а там бывало со стакан мёду, такого-то мёду я боле в жись свою не едала. Ели-то тогды все своё, вот, стало быть, и здоровы. Мне ить уж за девяносто, а я ни разу в больнице-то не была. Вот токо ноги, дак оне проморожены, и то ишо всё-то ходю на их. С Петрова как выйдешь на покос и, покуда белы мухи не полетят – всё мунтулим. Надорвалися, с детства скрёсу не видели.