Господин Великий Новгород. Марфа-посадница. Дмитрий Балашов

ожидая одного: выскочить в полу-просохшей шубейке и снова нестись на Волхово. Лед пошел!

      Лихорадочно стучали по дереву молотки ладейников. Конопатили, смолили, не прекращая работы ни днем ни ночью. С последними льдинами поплывут смоленые черные корабли в Ладогу, в великое озеро Нево, оттуда жерелом к Котлингу[22], а кто и дальше в Ругодив[23], Раковор[24], Колывань, Стокгольм, Готланд, Любек.

      Ждут уже русские купцы на подворьях Стокгольма и Висби, ждут свои ладьи с товаром, ждут ганзейских перекупщиков; не пускает Ганза далеко русские корабли. Вспоминают старики, что прадеды далеко ходили на своих ладьях. В Дании, в Норвежской земле были русские подворья. Были, да нет. Сей год раковорцы с колыванцами – и те ладятся заступить пути Великому Новгороду… Сумеют ли только?

      Быстро под весенним солнцем просыхает земля. Во дворе у Олексы весело стучат новгородские, ладные, с тонким перехватом у обуха, с широким, оттянутым внизу лезвием, на прямых рукоятях топоры. Сам хозяин, в красной холстинной рубахе, без кушака, без шапки – волосы растрепались под ремешком, – тоже с топором, сидит верхом на срубе. Отложил все печали и попеченья и – эх! – размахнись рука! Размахнись, да не промахнись. Ничего, не впервой! Веселая плотницкая работа – хоромное строение. Стучат топоры.

      – Ничего, купечь, можешь! Колываньскии немцы вконечь разорят, дак к нам, в ватагу, подавайся! На хлеб всегда заработать!

      Щурился Олекса на языкастого плотника. Вот язва! Однако рад похвале.

      – Не застудись, зябко! – просит Домаша, выходя на крыльцо.

      Мать, та лежит, простыла, Домаша сейчас от нее.

      – Как мать? – спрашивает сверху Олекса.

      – Ничего, лучше.

      – Кто с ней?

      – Полюжиху оставила.

      – А, ну добро.

      Солнце печет сквозь рубаху, а от земли все еще тянет зябким холодом. Тут и впрямь недолго простыть.

      Закончив венец, спускается Олекса вниз, проходит горницей, приказывает новой девке, Ховре, вынести медового квасу плотникам.

      – Что, Онфиме, без дела сидишь?

      Сидит Онфимка над буквицей, пишет на старом обрывке бересто: «ба, бе, би, бу, бы, бя… ва, ве, ви…» Устал Онфимка, стал рисовать человечков: круглая голова, две палочки – руки, две палочки – ноги.

      – Это кто же у тебя?

      – Дружина новгородская пошла к Колываню!

      – Эх ты, воин! – смеется Олекса, ероша светлую голову сына. – Наслушался умных речей!

      (Сказал, и тенью пробежало по душе: «умные речи», как давешнюю, Ратиборову, забыть бы рад… не забудешь!)

      Янька сидит за пяльцами, ябедничает отцу:

      – А Онфимка и не пишет вовсе, а нам с Малушей мешает только, мы загадки отгадываем!

      – Ты, Янька, одну загадку отгадала ле в жисть?

      – Батя, батя, а скажи, цто тако? Нам Ховра сказала: «Ци да моци, на край волоци, хай да махай, середка пехай?»

      – Сама подумай, стрекоза, для тебя и загадка. А ты, Онфиме, знашь ли?

      – Не!

      – Это цтой-то

22

Котлинг, Котлин — современный Кронштадт. Река Нева в древности была шире и называлась проливом («жерло», или «устье»).

23

Ругодив – приморский город, находился недалеко от современной Нарвы.

24

Раковор – современный Раквере – приморский город между Ругодивом и Колыванью (Таллином). Раковор и Колывань постоянно соперничали с Новгородом, пытаясь захватить выходы к морю и торговый путь по реке Нарове (Нарве) к Чудскому озеру.