Оглянуться назад. Хуан Габриэль Васкес

понимать нелегко и для дела он не годится. Свою задачу он решал именно в Гаване по одной простой причине: из всех испаноязычных стран только у Кубы были дипломатические отношения с коммунистическим Китаем. Вот зачем он разыскал в студиях Гаванского радио чилийского оперного певца, и Марио, узнав, какие роскошные условия ему предлагают, легко согласился переквалифицироваться в учителя испанского. Спустя год китайское начальство попросило его порекомендовать кого-нибудь еще (желательно колумбийца, ведь в Колумбии, по слухам, самый лучший испанский), и ему пришло в голову только одно имя: Фаусто Кабрера. Он был испанец, но не зараженный советскими предрассудками, а самое главное – говорил на божественном кастильском, в совершенстве знал великую литературу своего времени и умел увлечь за собой. Идеальный кандидат.

      Марио Арансибия подробно писал обо всем этом, и Фаусто припомнилось его предыдущее письмо, где он упоминал китайские дела, но только вскользь, в паре строк. То письмо пришло в Боготу до второй телевизионной стачки, когда казалось, что профессиональная жизнь в Колумбии еще может наладиться, и Фаусто в тот момент не обратил на него должного внимания. Теперь же все изменилось. Он немедленно ответил: да, конечно, он крайне заинтересован. Естественно, ему нужно сначала обсудить все с семьей, но он уверен, что они тоже согласятся. Арансибия может даже не ждать и запускать соответствующую процедуру. Через несколько месяцев в квартиру на 85-й улице пришел обклеенный марками и исписанный разноцветными идеограммами конверт.

      Официальное приглашение стало не просто спасательным кругом – едва ли не признанием в любви для Фаусто Кабреры, переживавшего черную полосу. Китайское правительство предлагало великолепные условия: щедрую зарплату в валюте, билеты и роскошное проживание для всей семьи, а также готово было оплачивать Фаусто и Лус Элене (но не детям) поездку в Колумбию каждые два года. Кроме всего прочего, Фаусто привлекала возможность вытащить семью из затянувшегося кризиса и в новой обстановке освежить отношения с Лус Эленой, не говоря уже о шансе поближе познакомиться с китайским театром и непосредственно лицезреть революцию, свершаемую Мао Цзэдуном. Дядя Фелипе еще во время Гражданской войны рассказывал ему про Мао с восхищением, а что касается театра, то тут не обошлось без Бертольда Брехта: именно у него в статье Фаусто вычитал, что китайская традиционная драма таит в себе бесконечные уроки и понять ее – значит открыть неизведанный (по крайней мере, в Латинской Америке, думал Фаусто) политический потенциал сценического искусства.

      Так что одним июньским вечером Фаусто собрал семью в гостиной и торжественно объявил о новой странице в их жизни. Пришло письмо, сказал он, их приглашают в Китай, на другой край земли, в пленительную экзотическую страну, о которой они столько разговаривали в последнее время. Он представил дело так, будто