Калаус. Вадим Александрович Филатьев

вечерам будут слушать трэш. А Роман вдохновенно продолжал, подперев своей волосатой рукой тяжелую голову, и, кажется, плача: «Галю ж моя Галю-у, дай воды напытся-а, ты така хороша-а дай хочь подывытся-а».

      Мишаня тоже пробовал помогать брату исполнять песню, но у него получалось только произносить последние звуки: «а-а, у-у». Зато он почти в такт выкидывал ногу и пяткой стучал по земляному полу.

      Проснулся Фауст в пальто. Было холодно. Ричард и Мишаня спали на другой кровати, валетом. Романа не было. Фауст вышел из домика. Красота-а. Степь! Камыш. Кругом камыш. И солнце сквозь ветер. Пошел к воде: домик стоял у самой реки. Умыться. Стоя на перевернутом ящике, он вглядывался в даль и старался угадать ширину реки. Но камыш застилал все пространство и волновался до самого горизонта. Все ж красиво здесь. И тихо. Набрав в руки воды, он ощутил запах какой-то… затхлости. Понюхал. Так и есть – вода пахла болотом. И она не текла, как в обычной реке. А стояла на месте, ну, как на пруду, в деревне. И цвет такой коричневатый, как у крепкого чая. И камыш торчал: возвышался прямо перед глазами. Отойдя от реки, Фауст обошел домик, в котором он провел ночь, и поднялся на небольшой пригорок. Осмотрелся. Степь расстилалась, как скатерть на столе: во все стороны одинаковой ровностью. И когда взгляд переходил к реке, она, степь, перетекала в бесконечный камыш. Камыш до самого горизонта. И непонятно было… никак не определить расстояния: может километр, а, может и два и все три. Опять перевел взгляд на степь и заметил вдалеке белый дом, а чуть подальше – длинный сарай, наверное, ферма для скота. Белый дом, это, видимо, тот дом, в который Фауст постучался вначале. А на ферме коровы, как из детства в деревне. Значит, не так уж и одиноко здесь. Но все же, какая-то красота присутствовала во всем этом – и этот бесконечный камыш, колыхающийся на ветру, и эта бесконечная степь, унылая и однообразная. И даже эти несколько домиков-землянок, похожих на перевернутые формочки в песочнице. Да, надо как-то здесь жить. Надо как-то привыкать к этому пейзажу. Примерно так думал Фауст. А когда вернулся в домик, услышал знакомое уже громыхание Романа.

      – Ну, что, орелики! похмелиться бы надо. Да и холодно… согреться бы надо.

      И он водрузил на стол бутылку водки и сковороду с картошкой.

      – Мишань, сгоняй за салом, я забыл.

      – Сгоняй… Легко сказать… Дай хоть на ногах-то постоять немного. Штормит… дрожь какая-то. Но Роман оптимистично продолжал:

      – Я и говорю – надо разогреться. Ну, давай, Мишуха, не куксись, давай полстакашки – и за салом.

      Ричард пить не хотел.

      – Я не похмеляюсь, – жестко сказал он, – и ревниво посмотрел на друга, – Фауст, ты будешь?

      – Не знаю, – нетвердо сказал тот. Ему и новым знакомым отказывать не хотелось, но и категоричность Ричарда была не по душе. Только что ведь вчера помирились, вроде. Да и похмелиться, действительно, можно – голова болит. Но и Ричарда оставлять в одиночестве как-то нехорошо: они, все ж, друзья. Поэтому Фауст выбрал нечто среднее: и не отказываться, и Ричарда как-то