Старый Молот. Арсений Станиславович Булгаков

это? – вновь, несколько по-детски, спросил Брутто.

      – Да, старый дед был такой, жил на Денницкой, лет сто ему было вроде, лютый тип, до жути пугал всех. Бррр.

      И Ленни не шутил: услышав имя Симеона, толпа на секунду замерла, и в воздухе образовалось народное «Эх» – смесь облегчения с горечью.

      – Ого!

      – Почётный член города, как-никак, лютый тип был, такой у него взгляд до дрожи.

      – А зачем его гроб тащат по улицам? – искренне недоумевал Брутто, театрально разводя руками.

      – Да тут такая традиция, к церкви тащат на Мамонтовской, типа должен пройти через ворота, попрощаться с селом и всё такое. Всё-таки мы тут живём, никак в других местах, есть свои традиции.

      Несмотря на местечковый колорит, процессия получилась торжественной. Брутто, как городскому жителю, такое видеть вообще доводилось впервые. Чтобы гроб с человеком несли через ворота города – это, конечно, нечто невообразимое. Эта казавшаяся нерушимой селевая толпа, из огромного змея, быстро расступилась, повинуясь старым традициям, но как только поп прошёл сквозь неё, она также быстро выправилась и полилась дальше к рынку, беря привычный темп. Вся, кроме одного: один старик, сутулый и сгорбленный, в каких-то странных лохмотьях, сделанных будто из мха и кусков земли, соединённых ветками, с дряхлой ветошью, как с посохом, встал по середине арке, махая и крича.

      – Стойте, ироды! Что ж вы творите? Ему там быти нельзя!

      По-библейски произнёс он, однако старческий скрипучий и излишне высоковатый голос портил впечатление. Брутто, Ленни и Олег неотрывно смотрели на развязавшуюся перед ними мизансцену.

      – О, Господи! Сколько ж можно! Ты мне каждый раз похороны срывать будешь, мудак ты этакий!

      По-простецки басом и в сердцах ответил ему разочарованный поп.

      – Окриши очи, клирик! Не зришь ли бесов при сей вратах? Куда ж ты его? Куда ж ты его гребёшь? Невозможно ему тут быти, ибо был человек достоин!

      – Я же тебе даже показывал постановление ещё советское, что ворота эти – культурное наследие, к дьяволу отношения не имеют! Пшел прочь, вошь, обратно в свои болота промозглые!

      Разочарованно произнёс он.

      – Яко веление? Ты глядишь на явное, но ничто не зришь! Ты слеп! Фарисей!

      – Это кто Фарисей? Я фарисей? Ах ты, сука! Достал, ей-богу! А ну, пшел прочь, бомжара!

      И поп махнул кадилом на него так, что горячее масло из лампады обожгло старику глаза.

      – Ослеп! Ослеп!

      Истошно закричал старик.

      Пока он валялся в песке и корчился от боли, процессия прошла дальше, а поп, заулыбавшись ещё пуще прежнего, стал махать кадилом так, что люди стали раступаться перед ним, и не зря.

      – И часто тут такое?

      Усмехаясь, спросил Брутто.

      – Да это местный сумасшедший, живёт в лесу. Вообще он редко за кого-то вписывается, а сегодня что-то особенно бойкий, видимо, с возрастом крыша совсем течёт.

      – Или