Щетинин идет по следу. Тайна «Медной подковы». Мария Пчелина

как будто весь этот разговор отнял у неё последние силы.

      – Благодарю вас, господин Щетинин.

      Она встала, машинально проверила пуговицы на воротничке платья и направилась к выходу, оставляя за собой лёгкий след дешёвых духов. Щетинин проводил её взглядом, поднялся и подошёл к окну. За стеклом Петербург тонул в октябрьском мороке, воздух коченел, пронизывая зябким холодом. Небо нависало угрюмо, словно чугунная плита, придавливая город к земле.

      Глава 2. Запах чернил и тайны

      Глава 2. Запах чернил и тайны

      Щетинин щёлкнул спичкой, поджёг «Северку» и сорвал карту Петербурга со стены. Бросил её на стол – потрёпанная бумага шлёпнулась с глухим звуком, края загнулись, углы, смазанные липким клеем, обросли пылью и мелкими обрывками бумаги, что скопились на стареньком столе. Он затянулся, дым застыл в воздухе, тяжёлый, как октябрьский туман над Невой. Склонился над картой, водя пальцем по выцветшим линиям – Литейный, типография. Там сейчас станки стучат, печатники в пыли, руки шустрят, пока не разбредутся по прокуренным кабакам. Сенная подождёт ночи, когда тени смешаются с голосами, жандармерия – утра, пока бывшие коллеги не утонут в чернильной тине. Петербург гнил не только от сырости: весной толпы орали на площадях, жандармы ворчали, слухи ползли о листовках, что штампуют в подвалах. Щетинин в ту грязь не лез – пять лет как бросил жандармерию, ловил воров, а не крикунов с идеями, – но напряжение висело над городом, как гарь над трубами, цеплялось к горлу. Типография могла что-то выдать, если копнуть глубже. Опыт шептал: Михаил хранил в себе что-то, о чём жёны узнают последними.

      Папироса тлела в пальцах, он не замечал, пока уголёк не обжёг кожу. Щетинин чертыхнулся, перевёл взгляд на руку – пепел осыпался, тонкое облачко поднялось над столом и осело на загнутый край карты, прилипнув к липкому клею. Серый налёт смешался с мелкой грязью, с клочками бумаги, с этой проклятой картой, что разваливалась под пальцами. Он стряхнул окурок в жестяную пепельницу, полную окурков, и выдохнул – дым сизой пеленой повис над столом. Надо идти, пока станки горячие. Щетинин встал, накинул пальто на плечи, сунул спички в карман и хлопнул дверью – скрип засова эхом отлетел от стен конторы.

      Щетинин шагнул наружу – резкий холодный ветер с Невы хлестнул по лицу как пощечина. День тонул в серой мгле, моросящий дождь висел в воздухе, мелкий и цепкий, скрывая солнце за плотными свинцовыми тучами. Петербург дышал осенним разложением: мокрые камни мостовой блестели под сапогами, влажная листва липла к булыжникам, голые ветки торчали вдоль улиц, чёрные и тощие.

      Он двинулся к типографии, скользя между людьми – пешеходы в поношенных пальто спешили, сутулясь под дождём, извозчики лениво покрикивали, колёса пролеток хлюпали по лужам. В воздухе мешались запахи – кислая вонь канализации, едкий дым труб, прогорклое масло от телеги с рыбой. На углу мальчишка, худой, с мокрой чёлкой, горланил: «Биржевые ведомости! Свежие, берите!» – размахивая размокшей пачкой газет. Щетинин прошёл мимо, задев плечом мастерового с чёрными от сажи руками – тот буркнул ругательство, но сыщик