Девушки тяжёлого поведения. Мара Ехлова

Она же «гибалась».

      Мара любила поразмышлять о словах, неожиданно для себя открывая родственные связи между ними, угадывать, из какой они страны, какого роду-племени. Вот, например, «зеркало» и «созерцание» – это строгий, преисполненный важности, молодой инженер и его уютная, раздавшаяся в боках от домашних пирогов тётушка, правда же? Но она никак не могла взять толк, откуда растёт произнесённое Идой словцо – нужно гнуться, как ветка, что ли? Они обе не представляли, какое действие стоит за этим грязным словом, знали лишь, что это всегда делают с мужчиной и что это ужасно стыдно.

      Ясно же, что этим позорным делом занималась привлёкшая их внимание женщина.

      Но тогда… Тогда… Семилетней Маре страшно было додумать эту мысль. На их половине в манежике спал Марин светлоголовый брат, месяцев десяти от роду, и Мара ещё помнила, что и у мамы был живот и её уже нельзя было обнять с разбегу. Да и у соседей, у Иды во дворе стояла коляска с орущим младенцем, вынесенным на воздух на дневной сон.

      Получается… Получается, что… Мама тоже? И Идкина мать? Тёть Лиля пусть. Но её, Мары, светлая, лучезарная мама, читавшая ей в уютные вечера разные замечательные книжки, её мама…

      Этого не могло быть! Потрясённая, Мара расплакалась. Теперь ей предстояло жить с этой страшной тайной.

      АТЕИСТИЧЕСКАЯ ПРОПАГАНДА

      В семье Мары царил полный раздрай в религиозном смысле. С одной стороны – ряды и ряды книжных томов и альбомов по изобразительному искусству, библейские сюжеты и мотивы составляли ткань литературы, картин, рисунков, мраморных изваяний; из репродуктора взывает к Господу Иван Севастьяныч Бах, с винила – госпелз, и Мара знала, что реквием – это заупокойная месса.

      Но! Она была звеньевой, подтягивала отстающих (это называлось «взять на буксир», и к Маре на буксир просился один светленький мальчик, он жил через перекрёсток от их дома, дети вместе гоцали по местным улицам, обрывая свисавшие над заборами зелёные жердели – внутри была мягкая ещё, молочной зрелости, сочная косточка), всё время тусовалась в пионерском и комсомольском активе (и с мужем впервые встретилась в заводском комитете комсомола).

      Однажды на каникулах у сибирской Мариной бабушки, в чьём доме она только и видела иконы (а ещё в альбоме Третьяковки), и куда летом собирались внуки от шести её детей – представьте, какая толпа! И всё это были рослые светлокожие, в основном синеглазые, ребятишки, одна Мара закопчёная. Так вот, однажды, когда за длинным столом под навесом бабушка Евфимия раскладывала в миски только что откинутый домашний творог крупными хлопьями и поливала его подавленной с сахаром малинкой (малинник был за баней, там же колодец с ледяной водой, ломившей зубы, которую дети пили из алюминиевой кружки, прицепленной рядом; нигде больше Мара не пила такой вкусной воды, пропахшей, ей казалось, листвой малинового куста). Увидев, что публики достаточно, Мара торжественно начала, только что на табуреточку