Томас Бэкфорд. Рассказ. Олег Харит

и не скучные договоры, а столкновение человека с самим собой – со своим предполагаемым будущим, с отчаянием, тяготеющим над ним, и вместе с тем с возможностью «прыгнуть» в неведомое, о которой шёпотом твердили мрачные, дождём вымытые улицы Ламберсена.

      Так начинался путь Томаса Бэкфорда – путь по острию между душной покорностью и ужасающей перспективой свободы, где призраки нашёптывали о тщетности любых усилий, а тайные тени будто преследовали его, внушая мысль о вере, прорастающей в самых безнадёжных местах. Сартр бы, глядишь, сказал, что это всё – его личный выбор, и нет у него права сбросить с себя бремя ответственности. Но Томас ещё не знал, как разыграется его судьба в этом тревожном и сером мире, где голоса голода и угнетённой воли звучали громче, чем стук человечьих сердец.

      2

      На следующий же день, несмотря на гнетущую усталость и бессонную ночь, Томас Бэкфорд проснулся в своей убогой комнатёнке на улице Монтгомери от заливистого стука в дверь. За непрочной деревянной створкой стояла Элизабет Суарес, аккуратно завернувшая в газетный листик пару свежеиспечённых булочек, чтобы подкормить измученного друга. Её тёмные волосы, собранные в простую косу, напоминали девичью романтику, а в живых карих глазах мелькала искра решительности, будто она была готова бороться с любой несправедливостью, что найдётся в этом пропахшем копотью городе.

      – Томас, – сказала она взволнованно, когда тот, одетый в мятую рубашку и с изнеможённым видом, приоткрыл дверь, – ты опять всю ночь просидел за бумагами? Слышала от мистера Лайонела, что ты ушёл из конторы далеко за полночь, а по тебе видно, будто ты не смыкал глаз. Я тебе завтрак принесла – хотя бы поешь!

      Томас впустил её внутрь, робко поблагодарив и пытаясь спрятать тревожное письмо в стопку других бумаг, но Элизабет заметила нервную дрожь его рук. Присев на скрипящую табуретку рядом, она почти заставила Томаса откусить от мягкой булочки, из которой исходил аромат тмина и свежего теста. Подъедая нехитрый завтрак, юный писарь машинально посмотрел на оконное стекло, где виднелись следы ночного дождя, а вдали горизонт застилал тот же серовато-коричневый смог, ставший уже привычной декорацией Ламберсена.

      – Ты сам на себя не похож, – тихо произнесла Элизабет, разглядывая его осунувшееся лицо. – Случилось что-то ужасное?

      Томас замялся, чувствуя, что если он и поведает кому-то о странном письме, то, пожалуй, лишь ей – единственному в этом городе человеку, кто когда-либо проявлял к нему неподдельное участие. С сомнением и страхом он сжался, как ребёнок, ожидающий порицания, но всё же не удержался и выложил перед ней письмо. Элизабет, развернув хрупкие, обветшавшие страницы, недоумённо подняла брови, а затем начала читать. Чем дальше скользили её глаза по словам, тем сильнее бледнело её обычно жизнерадостное лицо.

      – Это… невозможно, – прошептала она наконец. – Томас, но ведь