Томас Бэкфорд. Рассказ. Олег Харит

или использованы в художественном контексте. Любые совпадения с реальными людьми, живущими или умершими, а также с реальными событиями, являются случайными и неумышленными.

      Автор не преследует цели пропаганды каких-либо политических, социальных или философских взглядов, а также не стремится навязать читателю определённую точку зрения. Любые интерпретации остаются на усмотрение читателя.

      Произведение не предназначено для использования в качестве юридического, философского или исторического источника. Все описанные ситуации являются частью вымышленного мира, и автор не несёт ответственности за возможные последствия, связанные с прочтением или интерпретацией данного текста.

      1

      В городе Ламберсене, чьи каменные фасады когда-то, быть может, блистали в лучах юного солнца, а ныне покрылись плесенью вековой скверны, над рекой Гринвилл витал густой туман, смешанный с копотью бесчисленных фабричных труб. Ламберсен горделиво называли «Воротами к Новым возможностям» ещё двадцать лет назад, когда сюда хлынул людской поток из Франции, Швейцарии и даже далёких областей Индии. В те времена пронзительный крик рождающегося прогресса заглушал грохот человеческого страдания, а вывески «Baudelaire & Co.», «Hinrichsen Steamworks» и «Akimoto Iron Foundry» словно обещали, что весь мир сольётся здесь в братском порыве к процветанию.

      Однако теперь бурный рассвет промышленной эпохи увяз в болоте собственной темноты. Густой смог, рассеянный по щербатым трущобам, оседал на булыжных мостовых вместе с пеплом надежд. Люди, пришедшие когда-то на зов свободы и богатства, бродили по улицам, словно призраки ушедших эпох, и только вывески сменили свой яркий блеск на застиранную тусклость, отражая бесплотные мечты о прошлом величии.

      Именно в этом городе, куда в недавние годы стекались переселенцы с фамилиями вроде Schleifer, De la Rocha, Nilsson или Xu, а ныне не находили ничего, кроме бесконечной череды нищеты и безысходности, жил молодой писарь по имени Томас Бэкфорд. Его биография, если бы хоть кто-то потрудился её записать, вышла бы такой же серой и унылой, как и каменные стены Ламберсена, покрытые слоями копоти и заброшенности. Говорили, что у Томаса когда-то была мать – Сесилия Бэкфорд, итальянка по рождению, вышедшая замуж за человека с немецкими корнями, – но все эти сведения тонули в сумраке приютских слухов да разрозненных архивных записей, которые никто не стремился приводить в порядок.

      Томас и сам смутно помнил своё детство: сиротское, неухоженное, наполненное постоянным ощущением голода и страха перед тем, что грядущий день окажется ещё печальнее прошлого. Он рано научился читать, выкрадывая старые газеты и книги из мусорных баков, где попадались прелюбопытные заметки об обманутых вкладчиках и фабричных скандалах, а позднее более сложные литературные произведения, которые в дальнейшем позволили ему углубиться в сложный мир философии и психологии. Оттуда же он почерпнул сведения о мире, в котором правят деньги и страх, где люди с интернациональными фамилиями вроде Meyer, Johansson и Benítez безжалостно используют труд сирот, обещая им мнимые перспективы.

      Судьба свела Томаса с тогда ещё не очень известным нотариусом Эдуардом Лейтенбергом, человеком несколько чудаковатым, но способным увидеть в юном пареньке искру способностей. Лейтенберг научил его красиво выводить буквы, составлять официальные документы, не запинаясь в орфографических условностях, которыми славились бюрократические порядки Ламберсена. С тех пор Томас зарабатывал на жизнь тем, что переписывал бесчисленные ведомости для всевозможных контор: португальской «Marques & Sons», смешанной англо-русской «Bratkov & White» и ещё с дюжину других, казавшихся ему одинаково унылыми.

      В те дни Томас не мог назвать себя счастливым, но он хотя бы ощущал направление – пусть и зыбкое, расплывчатое, как рассветный туман над Гринвиллом. Он мечтал, что однажды вырвется из духовного плена серых стен и сможет написать книгу, которая затмит своей смелостью бездну лондонских трактатов. Но изо дня в день он осознавал, как тяготеет над ним долг перед реальностью: нужно платить за крохотную комнатушку, нужно покупать чернила и бумагу, а иногда и кусок хлеба, чтобы не умереть с голоду.

      Поговаривали, что во дворцах на улице Роуз-Крофт, где жили богачи с фамилиями вроде Dupont и von Hartmann, да на самых ухоженных бульварах Ламберсена, где властвовали торговые дома De Carvalho & Kramer, тоже бывало неспокойно: за показным великолепием скрывались страсти, порою не менее чёрные, чем в бедняцких переулках. Однако «великие» люди умели умело маскировать свои тревоги под блеском зеркальных карет и громыханием шикарных балов, а нищие жители lower town оставались лицом к лицу со своей обнажённой нищетой.

      И вот, когда Томасу исполнилось двадцать три года и в его жизни начало медленно нарастать ощущение, что все пути ведут в болото безрадостной рутины, произошло событие, способное расколоть его привычные представления о будущем и бросить его сознание в бездну, где смешались бы мрачные мысли, страх перед бессмысленностью, о котором стоило бы прокричать во всю мощь лёгких, и отчаянный зов к «прыжку веры», а заодно и холодящее душу признание собственной свободы – свободы пугающей, обнажающей, не дающей