Позывной: «Москаль». Наш человек – лучший ас Сталина. Валерий Большаков

проснулся наш генера-альчик… – нежно заворковала она и села, потягиваясь, бесстыдно выставляя тугие круглые груди. Наклонившись к Жилину, она прошептала нежно, подлащиваясь: – Доброе утро, Котя. Как спалось?

      – Странный какой-то сон, – пробормотал полковник, не узнавая свой голос.

      Женщина игриво рассмеялась и стянула с него простыню.

      Прижалась, обдавая теплом, и руки Жилина сами, без ведома хозяина, стали гладить налитое, шелковистое, горячее.

      – Машенька… – слетело с его губ.

      Что? Это он сказал? Откуда он знает эту женщину?

      На последующие десять или пятнадцать минут рассудок вообще отключился, подчиняясь душным плотским желаниям.

      Жилин овладевал женщиной со всей страстью скупердяя, вдруг обретшего утерянное сокровище.

      И со страхом ожидал, что вот-вот откажет сердце, не выдержав утехи, однако «моторчик» тарахтел, как ни в чем не бывало, легкие вбирали воздух, как мехи, а руки хватали стонавшую женщину за грудь, за попу, сжимали, тискали, мяли, гладили…

      В благостном изнеможении Иван Федорович упал на подушку, бурно дыша. Маша пристроилась рядом, положив голову ему на плечо. Жилин обнял ее за плечи, чувствуя, как волосы щекочут щеку.

      Может, так оно и бывает? Он умер и угодил в рай?

      Хм. Ну, если данные услады – райские, то бестелесными их назвать трудно. Как-то не вяжется с парадизом.

      – Котя, полежи пока, – шепнул он и встал.

      – М-м-м…

      Иван Федорович натянул пижамные штаны, подцепил пальцами ног тапочки и вышел.

      За дверями, ведущими в спальню, обнаружилась гостиная, или что-то в этом роде. Шторы тут задернуты не были, и ясное утро ломилось в большое окно.

      Жилин прислонился спиной к стене и крепко зажмурил глаза.

      Это не сон, не бывает таких сновидений, когда все реально и вещно… Он криво усмехнулся, не раскрывая глаз. Ты еще и размышляешь, умник? Тебя убили полчаса назад! Понимаешь? Ты умер!

      – Я жив! – прошептал Иван, открывая глаза. – Я есть!

      Он осмотрелся.

      На столе лежали букет увядших цветов и стопка газет. «Правда», «Известия», «Адлерская правда». Свежие, пахнущие типографской краской.

      За 17 июня 1941 года.

      Жилин застонал, роняя прессу на стол.

      Озираясь, как в тумане, он зацепился взглядом за китель, висевший на спинке стула, и бросился к нему. Генеральский китель…

      Сунул руку в карман, достал паспорт – коленкоровую темно-зеленую книжицу.

      «Рычагов Павел Васильевич».

      Жилин медленно опустил руку с серпастым-молоткастым и быстро сунул его обратно в карман, словно испугавшись – вдруг хозяин явится и застукает его за нехорошим занятием.

      Углядев зеркальную дверцу шкафа, Иван Федорович приблизился и долго смотрел на свое отражение.

      Молодой мужчина лет тридцати, ладно скроен, крепко сшит.

      Короткие черные волосы растрепаны, глаза смотрят потерянно, на щеках трехдневная щетина – разбаловался на курорте…

      Жилин поднял руку, словно желая удостовериться, что отражается именно он. Да где ж он…

      Накатила слабость,