Путешественница. Диана Гэблдон

одного друга при Куллодене, – сказал он, сам удивляясь, с чего это ему приспичило завести разговор о Гекторе именно с этим человеком, шотландским воином, прорубавшим себе путь через поле смерти. Возможно, тем самым, чей меч…

      И вместе с тем он не мог молчать, ведь ему не с кем было поговорить о Гекторе. Самым сокровенным он мог поделиться только с этим узником, который никому не перескажет его слов.

      – Он… Хэл, мой брат… заставил меня пойти и посмотреть на тело, – вырвалось у Грея.

      Он посмотрел вниз, на свою руку, на которой, выделяясь на фоне кожи, светился темно-голубой сапфир Гектора, похожий на тот, что нехотя отдал ему Фрэзер, только поменьше.

      – Он сказал, что я обязательно должен на него посмотреть, что, пока я не увижу его мертвым, я никогда по-настоящему не поверю в это. Если я не пойму, что Гектор, мой друг, действительно ушел, я буду страдать вечно. Когда я увижу его и пойму это, я, конечно, предамся скорби, но она минует – и все забудется.

      Он с вымученной улыбкой посмотрел на Фрэзера.

      По большому счету, Хэл, конечно, был прав. Но не совсем. Может быть, со временем он и оправился от потери, но забыть все равно не мог. Разве можно забыть Гектора, каким он увидел его в последний раз, неподвижно лежащим в свете раннего утра с восковым лицом – длинные темные ресницы покоились на его щеках так же, как когда он спал? Или зиявшую рану, которая наполовину отделяла его голову от тела, выставляя напоказ дыхательное горло и большие кровеносные сосуды шеи?

      Они сидели молча. Фрэзер ничего не сказал, только поднял свой бокал и осушил его залпом. Не спрашивая, Грей наполнил оба бокала в третий раз и удобно устроился в кресле, с любопытством глядя на гостя.

      – Вы находите свою жизнь очень обременительной, мистер Фрэзер?

      Шотландец поднял глаза, встретил его взгляд, долго молчал, но, видимо, не обнаружив никакого подвоха, а только чистое любопытство, позволил себе расслабиться. Он откинулся назад, медленно раскрыл правую ладонь и стал сжимать и разжимать кулак, разминая мышцы. От Грея не укрылось, что рука была когда-то повреждена – были заметны шрамы, а два пальца не разгибались.

      – Пожалуй, что не особенно, – медленно ответил Фрэзер, не отводя бесстрастного взгляда. – По моему разумению, самая большая тягость в жизни заключается в беспокойстве за тех, кому мы не можем помочь.

      – А разве не в отсутствии тех, кому мы хотим отдать свою любовь?

      Узник ответил не сразу. Может быть, он оценивал положение шахматных фигур на доске?

      – Это пустота, – наконец произнес он. – Но не бремя.

      Час был поздний, кругом царила тишина.

      – Ваша жена… вы говорили, она была целительницей?

      – Была. Она… ее звали Клэр.

      Фрэзер поднял бокал и отпил, как будто пытаясь убрать что-то, застрявшее в горле.

      – Наверное, вы очень любили ее, – тихо сказал Грей.

      Он заметил, что у Фрэзера появилось то же желание, что несколькими минутами ранее у него самого, – произнести имя, хранившееся в тайне, вернуть хоть на миг призрак любви.

      – Порой мне хотелось когда-нибудь