Беатриче Ченчи. Франческо Гверацци

чувство порабощения, которое овладевает и самыми наглыми плебеями, при виде богатого убранства господских палат, заставило его снять шляпу, при чем его черные густые волосы рассыпались по плечам и смешались с бородою, сделав его похожим за аллегорическое изображение реки, увенчанной тростником. Его резкие черты лица казались выточенными из камня; впалые глаза, налитые кровью, с торчащими над ними бровями, более всего походили на волков в берлогах; голос у него был хриплый и резкий.

      – Вы все еще живы, а? – смеясь, спросил его граф.

      – Э! это просто чудо. После последнего убийства, которое я сделал для вашего сиятельства…

      – Что ты бредишь, Олимпий? О каком таком убийстве? или об убийствах тебе снится?

      – Мне снится? по вашему приказанию и за ваши деньги, – и ударив своей огромной рукой по конторке он прибавил: – вот здесь вы мне отсчитали золотом триста дукатов, и это было не много; – но так и быть, я ими удовольствовался, и об этом и говорить нечего. Коли мало взял, мой и убыток. Здесь…

      Но граф и руками и глазами делал ему знаки, чтоб он перестал говорить об этом неприятном предмете.

      – А! так это другая пара рукавов, – продолжал невозмутимо мужик – вам было предварить меня во время. Я думал, что мы между своими, дон Франческо; виноват. Когда я возвращался в свои горы, полицейский обвился около меня крепче моего пояса, шея моя чаще чувствовала веревку, чем губы фульету[4], все деревья мне казались похожими на виселицы. Теперь в этом платье я сам почти не узнаю себя; потому-то я и решился вернуться, потому что бездействие-то и есть, изволите ли видеть, отец всех пороков: а мне больше нечего было делать – и я даже начал было работать. Если в течение этого времени у кого-нибудь из врагов ваших выросло лишнее горло, которое вы не желали бы, чтоб он имел, мы налицо за приказаниями вашего сиятельства.

      И правой рукой он горизонтально дотронулся до горла.

      – Ты поспел, можно сказать, так же вовремя, как кизил в октябре; и я намерен употребить тебя, чтоб поднять соломинку, так как бревна теперь нет на руках; – повторяю, что это почти ничего, почти роскошь твоего ремесла, так только для того, чтоб тебе войти в колею.

      – Посмотрим, что такое.

      И разбойник уселся с той ужасной фамильярностью, которая возникает только между участниками в преступлении. Он положил ногу на ногу, облокотился на поднятое колено и подперев рукой голову, с закрытыми глазами, отвислою, нижнею губой, казалось весь превратился во внимание.

      – Этот молодой человек, который никто другой, как светлейший герцог Альтемс, – начал дон Франческо.

      – Хорошо! – промолвил разбойник, не открывая глаз и сделав едва приметное движение головою.

      – Страстно влюбился в одну девушку.

      – Из наших, или ваших?

      – А почем я знаю? горничная…

      – Ни ваша, ни наша; – заметил Олимпий, с пренебрежением пожав плечами.

      – Удостоенная любви,

4

Фульета – склянка, в которой продается вино.